Анте Ковачич - В регистратуре

Я покраснел, будто маков цвет. Это была та самая воспитанница и родственница, что прибыла вчера в дом Мецената. Ночью я жаждал увидеть ее любой ценой, чуть не попал в беду. Сейчас она сама вдруг воссияла, будто солнце на утреннем небе. Дивная, ладная фигурка легко склонилась над страницами разодранных книг, потом девушка села на скамейку:

— Дайте же мне сюда свои книги!

Я протянул их, еще больше смутившись, она проницательно взглянула на меня большими голубыми глазами и принялась аккуратно вкладывать в книги выпавшие страницы.

Не спросив даже моего имени, она, приводя книги в порядок, упрекнула меня с восхитительной улыбкой:

— Ай-ай-ай, какой неряшливый школяр! Дорогой мой, это первый признак гениальности. Юную душу занимают иные мысли, иные… мечты, нежели забота о чистоте учебников, так ведь? — она погладила меня по руке и вновь посмотрела прямо в глаза.

К тому времени я хорошо знал образ жизни своего благодетеля, в людской, в компании камердира Жоржа и развращенных, испорченных слуг и служанок наслушался и того больше. Пока милое существо очаровательно щебетало над моими книгами, я в полном потрясении любовался ее прелестными чертами, хотя душу мою разъедали горечь и тоска… Прав оказался камердир. Воспитанница была прекрасна. Было ей лет шестнадцать, семнадцати, во всяком случае, еще не исполнилось.

Я потянул книги к себе и пробубнил:

— Вы новая воспитанница и родственница нашего благодетеля?

— Я Лаура Г., — отрезала она с некоторым ожесточением, — а вы? Учитесь? По крайней мере, об этом говорит кипа ваших книг. Вы, полагаю, близкий родственник хозяина?

— Нет. Меня взяли из милости, я сын крестьянина, мне дают образование как неимущему стипендиату.

— А как зовут неимущего стипендиата?

— Ивица Кичманович!

— Ивица! Ивица! — воскликнула она почти с восхищением. — Бедный Ивица! Ну, так мы с тобой родня: я сестра, а ты — брат. Оба сироты! — Она схватила мои руки и так ласково посмотрела на меня, что я не выдержал ее взгляда и опустил глаза.

— Брат и сестра, — уже тише повторила она. — Ты согласен? Как это будет хорошо! — И, не ожидая моего ответа, она быстро поцеловала меня в губы, лоб и глаза. Ни одна женщина никогда меня не целовала, кроме матери. Лицо мое до самых ушей залил румянец, я осторожно, но прытко огляделся, нет ли поблизости Мецената или его alter ego [53] второе я (лат.) . , камердира. Но все кругом было мирно, спокойно, лишь легкий утренний ветерок покачивал ветки и цветы.

— Сестра! — порывисто сказал я и сжал ее нежные ручки. — Сестра! Я ничего не понимаю. А что скажут… — запнулся я, вспомнив свои ночные приключения.

— Кто? — перебила меня девушка. — Кто скажет, Ивица? Кто?

— Не важно, не важно, барышня!

— Ивица, говори все! Исповедуйся, брат! — Она чуть прильнула ко мне. — Не называй меня барышней. Это так отвратительно! Я чувствую, что мы близки друг другу, будто вместе родились и росли вместе. Мне только кажется, что когда-то нас надолго, надолго разлучили, и вот сегодня мы снова оказались вместе. Я одна-одинешенька на свете. У меня нет никого! — Глаза ее налились слезами. — Но вот теперь нам обоим будет хорошо и чудесно…

— Да, хорошо и чудесно! — воскликнул я, и мы, взявшись за руки, долго сидели молча, не произнося ни слова… Мне казалось, что я становлюсь кем-то другим, новым существом. Душа унеслась далеко-далеко, через горы и долины, к деревенским нашим холмам и лугам. Ах, быть бы нам двоим там всегда! Размечтавшись, я взглянул на нее снова. Она углубилась в собственные мысли, лицо ее было таким невинным, таким свежим и нежным. В этот миг тайный червь шевельнулся в моем сердце, я оборвал свои сладкие грезы и высвободил свои руки. Голос мой зазвучал глухо, будто я охрип:

— Лаура, сестра, если бы ты только не была… ты же воспитанница и родственница старого Мецената!.. Родственница?

Девушка вскочила на ноги, лицо ее побледнело, почти посерело. Рот свело жуткой судорогой…

— Прощайте! — коротко бросила она. — Вы меня не понимаете. Вы ничего не знаете, сударь! Прощайте! Учитесь, учитесь… — Лаура оставила меня и легкими, быстрыми шагами кинулась в дом.

Меня обуял стыд. Что я наделал? Что меня дернуло вести себя так глупо и гадко? Я оскорбил ее, да как я посмел? Тяжкие раздумья навалились на меня. Мысли будто блуждали в темноте ночи — ни одной я до конца не понимал. Все кружилось, вертелось, запутывалось и сбивалось, кровь с силой струилась по жилам и ударяла в голову.

Утреннее солнце поднялось над городскими кварталами, осветив весь наш сад. Я собрал книги и пошел прямо в школу, даже не заглянув в людскую. Новую, невообразимую доселе жизнь почувствовал я в себе. И то наслаждался столь неожиданной переменой, то впадал в отчаяние от темных, мрачных, смутных и непонятных предчувствий.

Прошло несколько недель после первой нашей беседы, я нигде не встречал Лауры. Каждое утро я спешил в сад в надежде, что она снова придет, — и напрасно! Пока я не уходил из дома, она оставалась в комнатах. Жорж, возносивший ее красоту до небес, рассказывал, что в сад она ходит, когда я в школе. Однажды даже спрашивала обо мне.

— Пойми, Ванча, — продолжал камердир, — тебе не следует чураться ее. Это может повредить тебе у его милости. К тому же она так мила и прекрасна, что возле нее и чувствуешь себя по-другому!

Я ничего не отвечал Жоржу на его рассказы о прекрасной Лауре, но весь пылал, сгорая от желания ее снова увидеть, вновь с ней встретиться. Долго я думал, как это сделать, и наконец решил.

«Сестричка моя! — так начиналось мое письмо. — Долго, слишком долго мы не видимся друг с другом. Что ты со мною сделала, да простит тебя бог за это! Обожгла сладкими поцелуями в то утро в саду, когда мы встретились в первый раз. Что это было, что я так глупо, так нелепо брякнул, не помня себя от счастья, что как добрый гений с быстротой молнии промелькнуло мимо меня, я не понимаю. Чувствую только с горечью и болью, что мне не дано больше тебя видеть, что ты любой ценой избегаешь встречи со мной… Сегодня же я уйду отсюда. Теперь, сестра моя, ты можешь спокойно каждое утро, как и в тот самый день, выходить в сад — я не буду тебе мешать. Можно ли допустить, чтоб жаркое солнце обжигало твое милое и нежное личико? Ведь ты выходишь в сад лишь тогда, когда меня нет в доме. Вот так. Прощай, сестричка!

Я сложил листок, взлетел по лестнице в коридор и на цыпочках прокрался к ее комнатам. Тихо подошел к дверям и постучал в них еще тише. Услышав ее голос, я быстро отворил дверь, бросил письмо и кинулся бежать со всех ног.

Следующим утром я караулил, выйдет ли она в сад. И не ошибся. Скоро послышалось легкое шуршание ее утреннего платья в коридоре, Лаура направлялась в сад. Тихо и осторожно вышел в сад и я…