Алексис Киви - Семеро братьев

Так пела она ребенку, и ее голос в празднично убранной избе звенел звучнее кантеле. Кончив песню, она долго безмолвно глядела из окна в небесную высь. А небо было чистое и ясное, ни одного облачка не видно было под его круглым сводом, только ласточка, едва заметная глазу, реяла там, легкая и беззаботная, как мысль счастливца. Так сидела она, и ее щека прижалась к виску спящего младенца, а синие глаза все глядели в лазурную высь, и покоем сияло ее чело.

Тем временем муж вернулся из лесу и услышал со двора ее пение, которое еще никогда не казалось ему таким прекрасным. Он вошел в избу и сел рядом с женой; это была ласка, которую он редко проявлял прежде. Она быстро повернулась к мужу, опустила ребенка к нему на колени, прижалась лицом к его груди и залилась слезами. Он обнял ее и поправил упавшую прядь ее льняных волос. Так сидели они в этот тихий воскресный вечер на белой скамье за белым столом.

Вот так жил и трудился в своем торпе Эро, младший из братьев.

И теперь, когда я рассказал понемногу о жизни каждого из братьев, от старшего до младшего, мне хочется рассказать еще об одном рождественском вечере в доме Юхани Юкола. Ибо братья решили еще раз собраться все вместе в своем старом доме на рождество.

Все они пришли с женами и детьми, и шумно стало в просторной избе Юколы, когда на хрустящей соломе начала бегать и барахтаться ватага ребятишек. Около очага, ведя веселую беседу, сидели невестки, а дородная хозяйка Кеккури, степенная жена Тимо, мешала кашу в котле, который был полон и вскипал белой пеной. Там же, у очага, примостился и Симеони с молитвенником на коленях, готовый затянуть рождественский псалом. Остальные братья сидели вокруг стола, беседуя о былых временах, о днях, проведенных в темных лесах и на пнистой поляне у подножия шумящей Импиваары. Воспоминания о пережитых опасностях, борьбе и трудах сливались в их мыслях в одну картину, подобно тому как леса, долины, горы и высокие холмы сливаются в голубой туманной дали. И когда они теперь окидывали взором минувшие дни, все казалось им смутным прелестным сном, и в душу заползала тихая грусть. Так в осенний вечер, когда природа уже отдыхает и нежно желтеет роща, смотрит пастух издали на родной луг, где летом ему пришлось немало побегать, помучиться и пролить пота: день был жарок и зноен, вдалеке грохотал гром, тучами носились мухи и оводы, заставляя бешено метаться стадо; но под вечер он собрал его и весело, под звон колокольчиков, пошел домой. Этот самый день он вспоминает теперь со светлой улыбкой. Так седеющий на суше моряк грезит о давней буре на море: тучи окутали мглою корабль, пенистые валы угрожали смертью; но прежде чем наступила ночь, ветер утих, улеглись и уснули волны, на западе опять засияло солнце, указывая путь к гавани. И моряк с тихой радостью вспоминает эту бурю. Вот так и братья перебирали в памяти былые дни, сидя в золотой рождественский вечер вокруг стола и беседуя между собой.

А потом они сняли с огня котел, подкинули березовых дров, и при блеске яркого пламени началось праздничное песнопение. Сразу угомонилась шумная ватага детей и прервалась беседа братьев, когда Симеони запел торжественную песнь; женщины с молитвенниками на коленях дружно подпевали ему. В очаге весело потрескивал огонь, а песнь все звенела, и краше всех звучал нежный, чистый голос застенчивой Анны. Когда кончилось пение, все направились к столу и, поужинав, улеглись спать на солому. На следующий день они проснулись рано и поехали в церковь, которая сверкала от тысяч свечей, словно звездное небо. А когда уже совсем рассвело, они, обгоняя друг друга, покатили обратно в Юколу и провели там веселый день рождества.

Тут и конец моей повести. Я рассказал о семерых братьях в дремучих лесах Суоми. Что еще сказать об их жизни? Мирно текла она, приближаясь к пышному полудню, и мирно склонилась потом к тихому вечеру, но еще много-много раз до того успело свершить свой круг золотое солнце.

Подробно об этих пьесах см. вступительную статью А. Мантере к сб. «Финская драматургия», М.—Л., «Искусство», 1960.

«Калевала», перевод Л. П. Бельского, песня II. Петрозаводск, 1940, стр. 10, 11, 12.

В Финляндии усадьбы часто называются по фамилии владельца.

Здесь и далее стихи переведены С. Хмельницким.

Как дела? (шведск., искаж.)

Как поживаешь? (русск., искаж.)

Стой, остановись! (шведск.)

Держись! (русск., искаж.)

Вот (русск., искаж.) .

Трепак (русск., искаж.) .

Будь здоров (шведск.) .

Торопись! (шведск., искаж.)

Нет (русск. искаж.) .

Хорошо! (русск., искаж.)

Прощай! (русск., искаж.)

В финской народной речи звонкие «б», «г», «д» оглушаются и произносятся как «п», «к», «т».

Пошел к дьяволу, чертов человек! (русск., искаж.)

Старик (шведск., искаж.) .

Любопытный (шведск., искаж.) .

Черт, дьявол (финск.) .

…при великом размежевании земель… — Имеется в виду земельная реформа, проведение которой началось в Финляндии в 1757 г.; на родине писателя эта реформа была осуществлена в 1780—1783 гг. Ее задачей было урегулирование земельных отношений. Так, безземельные крестьяне получили наделы за счет колонизации незаселенных областей страны.

Яхтфохт — чиновник, основной обязанностью которого была организация облав на медведей и волков.

…толпы ангелов-хранителей с крылышками… — Герой по-своему истолковывает псалтырь.

…нам придется малость попользоваться чужим добром. — Герой истолковывает в свою пользу библейскую фразу о том, что воровство, совершенное из-за голода, не столь уж постыдно.