Стивен Крейн - Третья фиалка

Через некоторое время длинная, узкая, как ланцет, полоска серого света проложила себе путь сквозь запыленное оконное стекло. Теперь юноша смог различить крыши домов, уныло белевшие в рассветной дымке. Полоска окрасилась в желтый цвет, росла и становилась все ярче, и вот наконец золотистые лучи утреннего солнца уверенно и победно проникли в комнату. Первым на пути им попался маленький тучный человек, заливавшийся прерывистым храпом. Его круглый череп с блестящей лысиной вдруг засверкал, как золотая медаль. На мгновение проснувшись, толстяк присел, раздраженно чертыхнулся, щурясь на солнце, и снова улегся, прикрыв одеялом лучистое сияние своей головы.

Юноша с удовольствием наблюдал отступление ночных теней, подгоняемых сверкающими копьями солнечного света, а потом неожиданно для себя задремал. Проснувшись, он услышал голос вчерашнего убийцы, бодро изрыгающий проклятия. Юноша приподнял голову и обнаружил того сидевшим на краю койки; мужчина был поглощен расчесыванием собственной шеи давно не стриженными ногтями, отчего рождался звук, подобный скрежету напильника.

— Господи-сусе, это ж какая-то новая порода: лапы у них хуже штопора! — вскричал он и разразился ожесточенной бранью.

Юноша открыл свой ящик и извлек оттуда шляпу и башмаки. Затем присел на край койки и стал завязывать шнурки, одновременно посматривая по сторонам. При дневном свете комната была самой обычной. Лица людей казались тупыми и апатичными; обитатели ночлежки одевались, переговариваясь между собой и отпуская шуточки.

Кое-кто беззаботно прохаживался нагишом. Здесь были мускулистые, хорошо сложенные мужчины с гладкой кожей, загорелые и совсем белые. Они принимали живописные позы и выглядели как индейские вожди. Но стоило им облачиться в лохмотья, происходила разительная перемена: все, как один, казались нескладными и уродливыми.

Были здесь и калеки с горбатыми или искривленными спинами.

Среди всех выделялся маленький тучный человек, ранним утром не позволивший солнцу увенчать ореолом свою лысину. Его жирная фигура, формой напоминавшая грушу, маячила то здесь, то там; при этом он грязно ругался. Похоже, за ночь исчезли кое-какие детали его костюма.

Справившись со шнурками, юноша направился к своему приятелю-убийце. Тот сперва взглянул на него изумленно, потом припоминающе — лицо юноши мелькнуло где-то в туманных глубинах его памяти. Почесав шею, он задумался. И вот широкая ухмылка начала расплываться по его лицу, пока оно наконец не засияло, как масляный блин.

— Хэлло, Уилли! — закричал мужчина весело.

— Хэлло, — ответил юноша. — Ну что, пошли отсюда?

— Пошли.

Убийца заботливо перевязал левый башмак бечевкой и засеменил к выходу.

Когда они выбрались на улицу, юноша не почувствовал облегчения. Но тут по крайней мере можно было дышать — зловоние и спертый воздух остались в помещении.

Он шел по улице и размышлял о пережитом, когда дрожащая рука убийцы впилась ему в плечо, заставив вздрогнуть от испуга. Сжимая пальцы, как крючки, мужчина заговорил, и голос его срывался от возбуждения:

— Разрази меня гром! Я видел там парня в ночной рубашке, там, в этом логове!

Юноша на мгновение оторопел, а затем с облегчением рассмеялся над этим странным проявлением юмора.

— Здоров же ты приврать, — только и сказал он в ответ.

Мужчина принялся оживленно жестикулировать, призывая в свидетели каких-то неведомых богов. Он ожесточенно сыпал проклятиями, добавляя, что все эти проклятия обрушатся на его голову, если он солгал.

— Клянусь, я его видел! Чтоб мне тысячу раз перевернуться! — кричал он в ухо юноше, и глаза его ширились от удивления, а рот кривился в неестественной, отталкивающей ухмылке. — Да, сэр! Ночная рубашка! Самая настоящая белая ночная рубашка!

— Врешь!

— Нет, сэр! Пусть мне до самой смерти нечем будет промочить горло, если там не было парня в настоящей белой ночной рубашке!

Лицо мужчины светилось невыразимым изумлением. Он без конца повторял: «Настоящая белая ночная рубашка!»

Молодой человек разглядел темную дыру входа в забегаловку, разместившуюся в подвале. Вывеска над входом гласила: «У нас недорого и без обмана!» Виднелись и другие полустертые, засаленные надписи, убеждавшие прохожих, что это заведение им как раз по карману. Юноша остановился у входа и сказал:

— Я бы здесь перекусил, пожалуй.

При этих словах мужчину по некоторой причине охватило крайнее смущение. Он глянул на соблазнительную надпись и медленно заковылял дальше по улице.

— Что ж, пока, Уилли! — сказал он мужественно.

Юноша несколько мгновений изучающе смотрел на его спину, потом крикнул:

— Эй, постой-ка!

Когда мужчина вернулся, юноша заговорил жестким тоном, словно боясь, что его новый приятель припишет ему благотворительные побуждения:

— Послушай, если хочешь позавтракать со мной за компанию, я одолжу тебе три цента. Но смотри, дальше выходи из положения сам. Я не собираюсь кормить тебя весь день, иначе к вечеру я сам останусь с пустым карманом. Я ведь не миллионер!

— Клянусь тебе, Уилли, — сказал убийца прочувствованно, — единственное, что мне сейчас хочется, — это выпить. Глотка жжет, как раскаленная сковородка. Но раз выпивки не предвидится, что ж, я не откажусь и от завтрака — это почти такая же хорошая вещь. Если только ты накормишь меня, черт побери, я всем буду говорить, что ты самый лучший парень на свете.

Они несколько минут обменивались изысканно любезными фразами, и каждый заверял другого, что его собеседник и есть, пользуясь оригинальной терминологией убийцы, «настоящий джентмен». Покончив со взаимными реверансами, смысл которых сводился к тому, что оба они исполнены доблести и благородства, «джентмены» наконец вошли в забегаловку.

Там был длинный прилавок, тускло освещенный невидимыми светильниками. За прилавком мельтешили две или три фигуры в промасленных фартуках.

Юноша заказал двухцентовую кружку кофе и булочку за один цент. Мужчина выбрал то же самое. Кружки покрывала коричневая паутина трещин; жестяные ложки были, верно, извлечены при раскопках древнейшей из египетских пирамид — на них чернели подобные мху пятна, они были погнуты и несли на себе шрамы от зубов давно забытых поколений.

За едой двое бродяг согрелись и обмякли. Черты лица убийцы разгладились, когда горячее пойло потекло по его иссохшей глотке; юноша, почувствовав прилив сил, взбодрился.

Мужчину стали одолевать воспоминания, и он начал торопливо, как болтливая старуха, плести какие-то путаные россказни:

— … в Ориндже работы было много. Босс заставлял вкалывать весь день. Я пробыл там три дня, потом пошел к боссу и попросил одолжить мне доллар. Он заорал: «Пр-р-оваливай!», и я остался без работы… На юге ничего хорошего. Проклятые ниггеры работают за двадцать пять или тридцать центов в день. Совсем выжили белых. Жратва зато знатная. Жизнь дешевая… М-да… В Толидо я тоже маленько поработал — сплавлял бревна. Весной загребал по два-три доллара в день. Жил припеваючи. Зимой там, правда, жуткий холод… Вырос я в штате Нью-Йорк, ближе к северу. У-ух, пожил бы ты там! Ни виски, ни пива, вокруг лес дремучий. Но жратвы всякой полно, горячего вдоволь. Ей-богу, я бы околачивался там до сих пор, если б мой старик не вытурил меня. «Катись отсюда ко всем чертям, ленивый мерзавец, катись и подыхай, где хочешь!» — заявил он мне. «Черт ты собачий, а не отец! Ад по тебе плачет!» — ответил я и убрался оттуда.