Стивен Крейн - Третья фиалка

— Я не швыряла вам ее в лицо. — Она уставилась в пол, немного подумала и прошептала: — И подарок этот ничуть не щедрее сделанного тем вечером в пансионате.

— Мило с вашей стороны мне это говорить.

Она по-прежнему не поднимала глаз.

— Знаете, — произнес Хокер, — очень трудно уезжать, оставляя о себе впечатление полного идиота. Поэтому прошу вас, скажите, вы в самом деле считаете меня шутом, да?

Она ничего не ответила. Потом подняла глаза и бросила на него быстрый, кипевший возмущением взгляд.

— Вот вы и пришли в ярость. И что я вам такого сделал?

В голове девушки царило полное смятение, на глаза ей в мгновение ока навернулись слезы, и она вдруг воскликнула:

— Хорошо, уезжайте! Уезжайте, да! Пожалуйста! Я хочу, чтобы вы уехали!

При виде такой разительной перемены Хокер замер как громом пораженный. Он сделал два шага вперед и произнес слово, прозвучавшее с изумлением и восторгом:

— Что?

Сделав над собой героическое усилие, девушка медленно подняла голову и встретилась с ним взглядом. В ее печальных глазах полыхали вызов и гнев.

Позже она рассказывала, что в тот момент он был потрясающе смешон.

Был поздний вечер, тихо накрапывал мелкий дождь, заставляя мостовую переливаться стальными, синими и серебристыми отблесками в свете бессчетных огней. Юноша медленно и уныло брел по улице, поглубже засунув руки в карманы; он направлялся в ту часть города, где можно было за гроши устроиться в ночлежку. Его костюм, и так ветхий, совсем истрепался; заляпанный грязью котелок с драными полями нелепо торчал на голове, как некое подобие короны. Его странствие продолжалось, и ему предстояло питаться, как обычно питаются бродяги, и ночевать там, где ночуют бездомные. Пока он добирался до парка Сити-Холл, назойливые выкрики мальчишек «Бродяга!», «Оборванец!» и прочие столь же лестные эпитеты облепили его, как плевки, с головы до ног, отчего он пребывал в глубочайшем унынии. Дождь, моросивший, словно сквозь сито, пропитал потертый воротник его вельветового пиджака, и, когда мокрая ткань прижалась к шее, он окончательно понял: жизнь не сулит ему ничего хорошего. Он огляделся в поисках еще хотя бы одного отверженного, с кем можно было бы разделить тяготы бытия, но в неверном свете огней был виден лишь блеск мокрых пустых скамеек, между рядами и полукружиями которых темнела раскисшая земля. Скамейки были свободны от своего обычного ночного груза — их завсегдатаи, похоже, нашли на эту ночь пристанище получше. Только группки хорошо одетых горожан стекались к Бруклинскому мосту.

Какое-то время побродив по парку, юноша поплелся далынее по Парк-роу. Здесь он ощутил перемену — теперь навстречу ему попадались люди, одетые не лучше его, и это принесло ему облегчение, словно он вернулся наконец домой с чужбины. Кое на ком он видел лохмотья, способные успешно конкурировать с его собственными.

На Четэм-сквер у дверей пивных и ночлежек толпились бродяги, унылые и, как всегда, терпеливые; позы их вызывали смутные воспоминания о застигнутых грозой цыплятах. Юноша шел в их направлении и скоро влился в толпу завсегдатаев просторной улицы.

Сквозь туман, мрак и холод ночи двигалась вереница трамваев, блестевших начищенной медью и красным лаком; величественные, несокрушимо мощные и тяжелые, они нарушали тишину громким и пронзительным лязгом звонков. Два потока людей текли по тротуарам, покрытым грязной жижей, в которой башмаки прохожих оставляли похожие на шрамы следы. Поезда надземной железной дороги, громко скрежеща колесами, тормозили на станции, которая возвышалась на гигантским ляжках-столбах, отдаленно напоминая огромного краба, нависающего над улицей. Раздавалось частое, тяжелое дыхание паровозов, улочки, казалось, были прикрыты фиолетово-черным занавесом, на котором виднелись подобные вышитым цветам тусклые блестки фонарей.

Пивная на углу призывно разинула пасть. Объявление над входом гласило: «Горячий суп сегодня бесплатно!» Двери поворачивались то наружу, то внутрь, словно жадные губы, сыто чмокавшие каждый раз, когда заведение заглатывало очередного посетителя. Пивнушка пожирала людей с поразительным, неутолимым аппетитом, встречая их какой-то неописуемой усмешкой, когда они стекались к ней со всех сторон, подобно жертвам некоего языческого ритуала.

Привлеченный заманчивым объявлением, юноша позволил проглотить и себя. Бармен поставил перед ним кружку весьма подозрительно выглядевшего пива. Кружка высилась на стойке, как монумент; шапка пены взметнулась чуть ли не до уровня его шляпы.

— Суп вон там, джентны! — приветливо возвестил бармен.

Маленький желтолицый человечек в лохмотьях и юноша одновременно подхватили свои кружки и поспешили к раздаче. Мужчина с сальными, но импозантными бакенбардами бодро черпал жижу из котла, пока не наполнил подставленные будто бы для подаяния плошки горячим супом, в котором плавали мелкие кусочки чего-то, отдаленно напоминавшего куриное мясо. Хлебая суп, юноша с признательностью ощутил тепло этой бурды и бросил сияющий взгляд на человека с бакенбардами, который распоряжался за стойкой, подобно священнослужителю у алтаря.

— Хотите добавки, джентны? — спросил у них бармен, когда они быстро расправились с супом.

Маленький желтолицый человечек моментально подставил свою плошку, а юноша, покачав головой, пошел к выходу, следуя за каким-то бродягой, чьи живописные лохмотья убедительно свидетельствовали о близком знакомстве с дешевыми ночлежками.

Когда они вышли на улицу, юноша спросил у оборванца:

— Скажи-ка, где тут можно задешево устроиться переночевать?

Тот на минуту задумался, глядя по сторонам, потом кивнул куда-то в глубь квартала.

— Я ночую там, — сказал он, — когда хватает денег.

— А сколько надо?

— Десять центов.

Юноша грустно покачал головой:

— Слишком дорого для меня.

В этот момент к ним подошел, покачиваясь, странного вида человек. Голова его представляла собой ком нечесаных волос, переходящих в бакенбарды; из-под кома с виноватым видом выглядывали глаза. Приглядевшись, можно было заметить хищно очерченные губы; казалось, что рот его только что сомкнулся, ухватив беспомощную добычу. Он был похож на убийцу, что совершает преступления, особо не задумываясь над тем, что творит.

Сейчас, однако, его голос был льстив, как у беспомощного щенка. Заискивающе взглянув на них, он затянул незатейливую мелодию нищеты:

— Послушайте, джентны, не могли бы вы дать бедному горемыке пару центов на ночлег? Пять я уже добыл, еще пара центов — и я получу койку. Серьезно, джентны, выручите меня, одолжите всего лишь два цента на ночлег. Представьте, каково приходится джентну, которому не повезло в жизни, как мне…