Петр Радченко - На заре

Левандовский пожал руку Аминет:

— Так это вы и есть героиня Белых скал? Спасибо вам, девушка, от командования IX армии за исключительное мужество и храбрость.

Аминет запунцовела от смущения.

— Красная Армия может гордиться такими бойцами, как вы, — продолжал Левандовский. — За отвагу, проявленную вами у Белых скал, Военный совет награждает вас орденом Красного Знамени.

Аминет почувствовала, как у нее чуть-чуть закружилась голова. Ей казалось, что все это только неповторимый сон.

Жебрак расстегнул полевую сумку, вынул из нее красную коробочку, протянул Левандовскому. Тот достал из коробочки боевой орден, прикрепил к гимнастерке Аминет.

— Поздравляю вас с высокой правительственной наградой.

Аминет взглянула на орден, зарделась еще пуще и, вытянувшись в струнку, проговорила громко:

— Служу Советской Республике [747] В годы становления Красной Армии при поздравлениях и награждениях бойцы РККА отвечали: «Служу трудовому народу!». Впоследствии эта норма была закреплена во Временном уставе внутренней службы РККА 1924 года. — прим. Гриня !

И тут над горой прокатилось «ура». Аминет прижала орден рукой, окинула сияющим взглядом склон горы и бросилась к своим подругам. Соня обняла ее, поцеловала в щеку. Девушки затормошили Аминет, поочередно осыпая поцелуями. Мечев, широко улыбаясь, не мог оторвать восхищенного взгляда от любимой. Сердце его было переполнено чувством гордости за нее.

Лаврентий лукаво подмигнул Виктору, затем легонько подтолкнул Мечева локтем в бок:

— Невеста первостатейная, орденоносная! Здорово обскакала жениха!

— Верно, дядько Лавро! — весело отозвался Мечев. — Надо и жениху подтянуться!

Левандовский подошел к Воронову.

— Жаль мне расставаться с вами, Елисей Михайлович, — сказал он с грустной улыбкой. — Но ничего не поделаешь. По приказу Реввоенсовета Республики вам теперь надлежит двигаться в расположение [748] Явная ошибка автора, не исправленная в последующих изданиях. — прим. Гриня товарища Фрунзе. Здесь остается только один ваш полк — 1-й Афипский.

— Есть, товарищ командарм! — Воронов приложил руку к кубанке.

Со стороны Пиленково донесся вой сирены. Корабли англо-французской эскадры снялись с якорей, двинулись в открытое море.

В Краснодольской надрывно гудел церковный колокол, настойчиво звал прихожан к заутрене. Но жители станицы спешили не на моленье, а к больнице, куда должны были привезти раненого Ропота.

Там во дворе и на улице собралась уже громадная толпа станичников. В калитке, ведущей в палисадник, показался Калита со своею старухой и дочерью. Они прошли по аллее, сели на скамейку под елкой. С ними рядом присела и Белозерова.

— Говорят, и твоя дочечка приедет с Ропотом, — обратилась к ней Денисовна.

— Да, — ответила Белозерова. — Он же, кажут, совсем никудышний… Присматривает она за ним.

— Не повезло бедолаге, — протянул Калита. — Перенести такое лихо, то и проче.

— И не доведи господи! — вздохнула Денисовна. — Добре, коли калекой не останется.

Белозерова взглянула на толпу.

— Люду сколько собралось! — И, помолчав, спросила: — А вы, Денисовна, почему не пошли до церкви? Там же сегодня новый поп будет править. Из Екатеринодара прислали.

— Хай ему абы ще! — махнула рукой старуха. — Нагляделась я за свой век на этих попов!

Сквозь гудящую толпу прошли Елена Михайловна Корягина и Надежда Васильевна Авсеньева. Они остановились под акацией, откуда хорошо был виден мост. После смерти сына и гибели мужа Корягина заметно изменилась. Голубые глаза ее потемнели, щеки запали, подбородок заострился.

Наконец на мосту показалась линейка. Она медленно приближалась к больнице. С одной стороны сидел Шкрумов, управлявший лошадьми, с другой — Клава Белозерова, загорелая, обветренная, а посредине на подушках, под легким одеялом лежал Ропот. Лицо его заросло черной бородой, осунулось, губы потрескались. Он глядел на родное краснодольское небо, шептал в глубоком волнении: «Жив, жив! Опять дома. Только бы поправиться!»

Люди бросились к линейке, но, увидев жену Ропота, пробирающуюся с ребятишками к мужу, расступились, замолкли. Шкрумов остановил лошадей. Ропот с трудом приподнял голову. Жена обняла его, заголосила. Детишки полезли на линейку, уселись рядом с отцом, закричали, как галчата:

— Папанька! Наш, родненький! — Они поочередно целовали его, жались к нему.

Жена наклонилась над ним, и слезы еще обильнее покатились по ее лицу.

— Ну чего ты, Анисья? — проговорил он ласково. — Живой ведь… Кости целые, а мясо нарастет… Вот.

Клава спрыгнула с подножки, обняла мать. Калита снял шапку перед молодой фронтовичкой, поздоровался с нею. Денисовна тоже протянула руку Клаве и с волнением спросила:

— Как же там наша Сонечка?

— Хорошо, привет вам передавала, — ответила девушка. — Скоро домой приедет.

— Дай бог, чтобы так было, — промолвила Денисовна.

Старший сынишка Ропота прижался лицом к бороде отца, шепнул:

— Папанька, а я уже в школу ходю. Надежда Васильевна — наша учителька.

— Молодец, Гришатка, молодец, — натужно улыбнулся Ропот.

Василий Норкин распахнул ворота. Шкрумов подъехал к крыльцу. Два санитара положили раненого на носилки, понесли в больницу. За ними, вытирая слезы, направилась с детишками и Анисья.

Шкрумов окликнул Клаву:

— Мне бы вашего председателя повидать.

— Я председатель! — отозвался Норкин.

— Лошадок определить надо, — сказал Шкрумов.

— В больнице можно оставить, — ответил Норкин. — Тут и конюшня, и конюхи есть.

Народ с шумом потянулся на улицу. Василий, указав на Шкрумова, сказал Галине:

— Надо человека покормить с дороги.

— Ни-ни! — категорически возразила Белозерова. — Он приехал с Клавой и обедать будет у меня.

Вместе с дочерью и Шкрумовым она завернула за угол и пошла домой. За ними направились Калита со своей старухой, Корягина и Авсеньева…

Проходя мимо двора Гусочки, Белозерова приветливо кивнула головой Василисе, повисшей на заборе и с любопытством рассматривавшей толпу людей, проходившую по тротуару. Подбежал Дурноляп, гавкнул на прохожих и завилял хвостом у ног хозяйки.

— Цибе! — Василиса пнула его ногой и поднялась на крыльцо.

В комнате она заглянула в зеркало, поправила волосы и, бросив взгляд на железный сундучок с навесным замком, стоявший у стены, устало опустилась на стул.

На дворе залаял Дурноляп. В деревянную обшивку дома кто-то постучал палкой. Василиса высунула голову из окна и, увидев старого Бородулю, сказала: