Петр Радченко - На заре

— Ты, сынку, свари крашенки [868] Крашенки — крашенные пасхальные яйца. — прим. Гриня , — обратился к нему отец, — надоть подзаправиться. Сегодня ж пасха [869] Пасха (Светлое Христово Воскресенье) в 1921 году была 1 мая по новому стилю. — прим. Гриня .

Онуфрий достал из-под сиденья ящик с сырыми яйцами начал перекладывать их в ведро. Жуков недоуменно спросил:

— Что ты делаешь?

— Хиба не бачите, господин полковник? — Онуфрий приподнял на него глаза, — Яйца варить буду, — И указал на отца: — Це для них…

— Полное ведро? — Жуков вдруг разразился громким смехом.

— Они в присест меньше ста штук не едят, — пояснил Онуфрий.

— Вин знае, шо робе, Диомид Илларионович, — сказал Комаровский. — Я люблю, знаешь, побаловаться… От пищи николы не отказываюсь. Люблю, знаешь, отето…

Онуфрий поставил под конец дышла рогатину, подвесил ведро на край дышла, разложил костер. Комаровский подошел к лиману, начал раздеваться.

— Я отето люблю… купаться. Составьте компанию, Диомид Илларионович.

— Воздержусь, — отказался Жуков. — Лучше посижу под деревом.

Комаровский снял с себя одежду. По всему красному его телу рос густой черный волос. И походка у него была не то медвежья, не то обезьянья.

Комаровский плюхнулся в воду, подняв вокруг себя такие волны, что закачались и зашумели прибрежные камыши, за которыми вспорхнули утки, оглашая лиман испуганным кряканьем.

— Отето водица! — воскликнул Комаровский от удовольствия. — Дюже хороша!

Он долго барахтался в воде, окунался с головой, пыхтел и фыркал. Наконец вышел на берег, опустился на карчу.

— Отето можно теперички и подзакусить, — сказал он, одеваясь.

Онуфрий уже приготовил полдник. На разостланном в тени войлоке лежали сваренные яйца, окорок, зажаренный гусь и пара кур, два куска сала, кулич с белой сахарной головой, украшенной разноцветной присыпкой, монпансье, булка хлеба.

— Такочки, — потирая широкие ладони, крякнул Комаровский. — Де мой струмент? — Он вынул из кармана большой перочинный нож, нарезал хлеба, подмигнул сыну: — А ну-ка, налей нам… шоб дома не журились [870] Журиться — печалиться, огорчаться, удручаться, унывать, сокрушаться. — прим. Гриня .

Онуфрий взял четверть, наполнил два стакана самогоном.

— Ну, Диомид Илларионович, будем живы! — Комаровский чокнулся с полковником.

— И… богаты, Зосима Варлаамович, — усмехнувшись, добавил Жуков.

Комаровский взял окорок и ломоть хлеба, Жуков и Онуфрий занялись гусем и курами. Разложенные на войлоке продукты быстро исчезали. Комаровский швырнул через плечо обглоданную кость, принялся за яйца. Он проворно очищал их, посыпал солью и, не жуя, проглатывал. Жуков с любопытством наблюдал за ним, ел неторопливо. Онуфрий лениво жевал сало, посапывал. Комаровскому, видимо, надоело заниматься нудной очисткой яиц, теперь он катал их на ладонях, посыпал солью и быстро, с привычной ловкостью швырял в рот. Таким образом он проглотил все яйца. Затем уплел курицу, доел остатки кулича и, запив все это самогоном, запел хмельным голосом:

— Ще й будем богати! — добавил Жуков.

Комаровский ошалело огляделся вокруг и, пошатываясь из стороны в сторону, пробормотал:

— Диомид Илларионович!

— Что, Зосима Варлаамович?

— Чи я сыдю, чи лежу?

— Сидите, — ответил Жуков.

— Ну… пхны мене, — с трудом вымолвил Комаровский, роняя на грудь голову.

Жуков толкнул его. Комаровский упал на спину и, разбросав руки, сразу же захрапел. Онуфрий поглядел на него исподлобья, почесал затылок.

— Теперь с таткой будет нам морока.

— Почему? — спросил Жуков.

— До утра не разбудим, — пояснил Онуфрий. — Спят так крепко, хоть из пушки пали.

— Так нам же надо ехать, — обеспокоился Жуков.

Онуфрий молчал.

Прошел час. Комаровский пыхтел, храпел на все лады и не думал просыпаться.

А между тем солнце уже коснулось горизонта, и голубое небо сначала окрасилось в лилово-багряный цвет, потом быстро стало холодеть, темнеть.

— Ну что? — сказал Жуков. — Попробуем будить?

— Давайте, господин полковник, — отозвался Онуфрий, слезая с тачанки.

Жуков затряс Комаровского за плечи, но тот спал как убитый.

— Вот всегда так, — сказал Онуфрий. — Спят, пока выспятся, потом сами просыпаются.

— Нет… — протянул Жуков. — Это дело не пойдет!

Онуфрий наклонился над ухом отца, закричал:

— Татко!.. А татко! Вставайте!

Комаровский промычал и, открыв рот, с шумом выпустил руладу и захрапел еще сильней.

— А ну-ка, давай зажмем ему рот, чтобы нечем было дышать. Небось проснется.

— Можно и так, — согласился Онуфрий и, зажав отцу рот и нос, снова крикнул: — Просыпайтесь, татко, а то…

Комаровский начал задыхаться, взмахнул рукой и нанес сыну такую оплеуху, что тот отлетел в сторону, распластался на животе.

— Вот всегда так, — вставая, пробормотал Онуфрий.

Жуков плюнул с досады.

Прошло еще более двух часов, но Комаровский, как ни старались разбудить его, не просыпался. Тогда Жуков сказал:

— Знаешь что, Онуфрий, запрягай-ка лошадей.

Онуфрий вопросительно уставился на него:

— А татко?

— Положим его на тачанку и поедем, — ответил Жуков. — Не торчать же здесь нам всю ночь.

Так и сделали.

Выехав на дорогу, Онуфрий стегнул лошадей, и тачанка быстро покатилась к хутору, скрытому непроглядной темнотой ночи. Вблизи глубокой балки Онуфрий вдруг заметил на дороге каких-то людей, хотел сообщить об этом Жукову, но те, схватив лошадей за уздечки, громко закричали:

— Стой!

Онуфрий в одно мгновение спрыгнул с тачанки, во все лопатки пустился по высокому прошлогоднему бурьяну. За ним прянул и Жуков. Грабители вскочили на облучок, в намет погнали лошадей по дороге. Тачанка затарахтела в темноте и быстро скрылась.

Онуфрий подполз к Жукову, прошептал:

— Угнали тачанку, нечистые души! Может, это ваши люди?

— Пожалуй, они… — Жуков поскреб затылок. — Не надо было тебе бежать…

— Я ж… думал, что красные… разъезд какой- нибудь, — пробормотал Онуфрий.

— Да, сгоряча дали мы маху, — с досадой вырвалось у Жукова.

Тачанку действительно захватили бандиты. Они во весь опор катили на ней по звонкой дороге. Проскочили мимо Рогачей, Галенов и, приближаясь к Киргизам [871] Из перечисленных в настоящее время существует только хутор Рогачи. В 1963 году хутор Киргизы был преобразован в село Комсомольское, но в дальнейшем селение было упразднено, а земли перешли в разряд сельхозугодий. — прим. Гриня , едва не столкнулись с группой всадников, внезапно появившихся перед ними в темноте.