Петр Радченко - На заре

Сидевший на облучке резко придержал лошадей. Остальные схватились за оружие. К ним подскакал Зубарев с несколькими бандитами. Узнав своих, он указал на Комаровского, лежавшего на тачанке:

— Кто это?

— А бес его знает, — ответил один из казаков. — Пьяный вдрызг. Привезем на бивак — разберемся.

Комаровский открыл глаза, приподнялся.

— Диомид Илларионович, — позвал он спросонья, — где ты?

Зубарев, узнав голос Комаровского, вскричал:

— Это вы, Зосима Варлаамович?

— Я… — Комаровский протер кулаками глаза. — А шо хиба?..

Зубарев громко захохотал.

— Ты гля, кого схватили! — воскликнул он. — Это же наш человек! Зосима Варлаамович Комаровский!

— Эге… — пробормотал Комаровский. — Отето ж… вин самый… А вы кто будете?

— Мы из партизанского отряда полковника Татаринова, — ответил Зубарев, сдерживая пляшущего коня.

— А где же сын мой и… Диомид Илларионович? Они ж были со мной… — Комаровский начал разглядывать окруживших его бандитов.

Опять раздался смех.

— Наши ребята по ошибке схватили вас, — скачал Зубарев.

— Отето ж… значит, свой своих, шоб чужой духу боялся! — проворчал Комаровский. Он слез с тачанки, попросил Зубарева отойти с ним в сторону и, когда тот спешился, взял его за руку, шепнул на ухо: — Отето… Диомид Илларионович ехал ко мне из станицы Медведовской, от Ивана Петрика. Ему срочно надоть повидаться с полковником Татариновым. Так шо передайте Татаринову, хай вин прииде ко мне завтра ночью. Мы будем его ждать. А зараз я поеду домой, а то уже зорька загорается.

Зубарев приложил руку к папахе.

— Передам обязательно, Зосима Варлаамович!

Комаровский сел на тачанку, ударил лошадей вожжами, покатил в обратную сторону.

Заря постепенно разгоралась. Лошади бежали дружно. Миновав Рогачи, Комаровский оглянулся по сторонам, покачал головой: «Отето выспался… Добре… шо напоролся на своих, а то бы…»

В предрассветных сумерках показался хутор Гарбузовая Балка, на окраине которого стоял цыганский табор. Слева зеленели густые камыши, плескались тихие волны лимана, справа широким пологом простирались посевы.

В центре хутора, среди невзрачных мазанок и подслеповатых домиков, возвышался особняк под оцинкованной крышей, сложенный из белого камня. Это был дом Комаровского. Все окна были закрыты дубовыми ставнями с железными прогонычами [872] Прогоныч — болт. — прим. Гриня .

Обширный двор с многочисленными подсобными постройками — конюшнями, сараями и амбарами — обнесен стеной из бутового камня, обсажен густой колючей акацией.

Комаровский поравнялся с шатрами. Его проводил долгим взглядом цыган, не спеша шагавший к лиману за водой. Комаровский въехал в улицу, остановил коней у тяжелых дубовых ворот, спрыгнул с тачанки и, повертев кольцо запертой калитки, окликнул:

— Эй, кто там?!

— Иду, Зосима Варлаамович, иду! — Из дальней клуни вышел колченогий старик без шапки и заспешил к воротам. За ним ковылял черный, кудлатый пес.

Усадьба Комаровского была построена в 1906 году, когда в России началось выделение крестьян на отруба [873] Отруб — земельный участок, выделенный из общинной земли в единоличную крестьянскую собственность. — прим. Гриня . Потом вокруг нее стали селиться в ветхих халупах батраки Комаровского, и таким образом в десятом году появился хутор Гарбузовая Балка. Старики Комаровские умерли в тринадцатом году, и Зосима Варлаамович стал полновластным хозяином.

Из широких дверей дома выглянул с заспанными глазами Онуфрий. Комаровский подошел к нему, спросил:

— Где Диомид Илларионович?

— Спит, — ответил Онуфрий. — В кухне, на кушетке.

Два пастуха выпустили из летнего база большое стадо коров, погнали на пастбище. За ними пастушонок выгнал к лиману телят-сосунков и рябых свиней.

Комаровский вошел в кухню и распахнул окно. Жуков поднял голову.

— Это вы, Зосима Варлаамович?

— Я, Диомид Илларионович, — просипел Комаровский. — Отето токо приехал.

В кухню заглянула пышнотелая женщина лет сорока, низко поклонилась хозяину, сказала:

— Вас кличет Ефимия Никандровна.

— Зараз приду, — недовольно буркнул Комаровский.

Женщина удалилась.

— Кто это? — поинтересовался Жуков.

Комаровский махнул рукой:

— Моя служанка.

Стуча коваными каблуками о глинобитный пол, Комаровский зашагал в отдельную комнату, где лежала больная жена. Переступив порог, он открыл окно, и свежий воздух ободряющей струей полился в комнату. Из-под грязного клетчатого одеяла выглянула Ефимия, лежавшая на деревянной кровати. Худое лицо больной было землисто-серым. Бесцветные глаза сидели так глубоко, что их почти не было видно.

— Шо тебе? — раздраженно спросил Зосима Варлаамович. — А то… у меня чужой человек.

Ефимия выпростала из-под одеяла руку, похожую на плеть, с трудом поправила седые волосы, проговорила:

— Ты хоть бы трошки посидел около меня…

— Отето у меня токо и дела, шо сидеть биля тебя, — грубо оборвал ее муж. — Нетути у меня времени. Бачишь… туточки…

Ефимия закрыла глаза, горько вздохнула:

— Ну, иди…

В субботу вечером коммунары с песнями возвращались с поля домой. Усталое солнце медленно опускалось за плавни.

Звон монастырских колоколов плыл над густыми камышами плавней. В храме правилась вечерня. Из открытых окон доносилось песнопение хора. Коммунары группами расходились по квартирам и, переодевшись, направлялись в столовую.

Когда совсем стемнело, к западным воротам подъехала пароконная линейка. На ней сидели полковник Жуков и цыган с вожжами в руках. Жуков соскочил на землю, подошел к коммунару, запиравшему ворота, сказал:

— Мне надо видеть председателя коммуны.

— Его нету дома, — ответил коммунар. — Уехал в Брюховецкую.

— А кто его заместитель?

— Чернышов.

— Позовите его, — попросил Жуков.

Коммунар глянул сквозь кусты цветущей сирени в глубь двора, крикнул:

— Эй, кто там? Покличьте сюда Чернышова!

Через несколько минут к Жукову подошел мужчина средних лет.

— Я Чернышов, — представился он. — В чем дело?

— Я уполномоченный из Тимашевского отдела, — отрекомендовался Жуков, не называя своей фамилии. — Приехал к вам, чтобы провести собрание среди коммунаров.

Чернышов окинул его взглядом, промолвил доверчиво:

— Что ж, добро пожаловать. Сейчас соберем народ, — Он окликнул коммунара, проходившего мимо колокольни: — Товарищ Мамцев, сзывай всех людей в столовую!

— Не всех, а только мужчин! — сказал Жуков.

— Чуешь, одних мужчин! — крикнул Чернышов Мамцеву и взглянул на цыгана: — А линейку и лошадей можно поставить на гостином дворе.

Через восточные ворота цыган въехал в гостиный двор, распряг лошадей и, закурив трубку, стал с любопытством разглядывать монастырские постройки. К нему подошел звонарь Сергий, протянул руки: