Петр Радченко - На заре

— Да, это верно, — подтвердила игуменья. — Сейчас ему помогает со своим отрядом наш есаул Бородуля.

— Ну, а отец Макарий как поживает у вас? — спросил Евсевий.

— Ничего. Уже правил службы, — ответила игуменья. — Битин — славный старик.

Она рассказала ему о работе, проделанной ею среди богомольцев, посещающих монастырь.

— Хорошо, хорошо! — сказал Евсевий, — Значит, подготовка к восстанию идет полным ходом. В других монастырях дела тоже неплохи, если не считать Лебяжский. Большинство верующих уже ознакомлено с нашим воззванием, — Он закрыл окна, зажег свет.

Игуменья увидела на диване шаль.

«Растяпа!» — подумал Евсевий с досадой об офицерше и объяснил:

— Сегодня женщины убирали здесь. Кто-то забыл платок. — Он повесил шаль в гардероб и вернулся к прерванному разговору, — Сейчас все христиане готовятся к свержению большевистского режима. Патриарх Тихон уверен в успехе нашего дела. В ближайшее время на Черноморском побережье должны высадиться кадровые офицеры, прошедшие в Константинополе, на лесных разработках Улагая [877] После прорыва Красной армии через Перекоп в ноябре 1920 года, уйдя в эмиграцию, генерал С. Г. Улагай проживал сначала в Королевстве Сербов Хорватов Словенцев, затем переехал во Францию, где поселился в Марселе. Известно, что осенью 1922 года Улагай находился в Константинополе и занимался планированием отправки на Кубань террористических групп. О подобных планах упоминается в донесениях и весной 1923 года. — прим. Гриня , соответствующую подготовку. Они-то и возьмут на себя руководство восстанием на Кубани.

— Ну, а что в епархии после смерти Иоанна? — спросила игуменья.

— О, теперь епархия в моих руках! — воскликнул Евсевий. — Раскольники и нераскольники объединяются. Правда, есть еще такие, как протоиерей Делавериди и Гангесон. Они пока сопротивляются, пакостят мне, но все равно покорятся. Разумеется, о существовании нашей подпольной организации знают только самые проверенные. Постепенно я расширяю сеть агентуры. Так, например, в коммунхозе [878] Коммунхоз — отдел, управление коммунального хозяйства. — прим. Гриня у меня — юрисконсульт Попов, кандидат богословия; в исполкоме — Лисунова; в кооперации — Соколова; на почте — два агента. Словом, колесо завертелось…

— Боже, как это хорошо! — умиленно прослезилась игуменья. — В моем сердце снова появилась надежда.

По Кубани шагала буйная весна. В прозрачной лазури неба звенели жаворонки, трубили журавлиные стаи.

Закубанский лес между станицей Краснодольской и Успенской пустынью покрылся молодой листвою, огласился неумолчным птичьим гомоном. В полях быстро шла в рост изумрудная озимь. На лесных полянах цвели ландыши, фиалки.

Чуть свет Ропот запряг лошадь, взял косу и отправился в лес за травой. Жадно вдыхая пахучий, исцеляющий дух весны, он не ощущал ни боли в шее, ни ломоты в костях, хотя страшные рубцы все еще напоминали ему о недавних тяжких мучениях.

Въехав в лес, он остановился у небольшой поляны, заросшей высокой, сочной травой, привязал лошадь к дереву и, взяв косу, поплевал на ладони: хотел было с ходу приняться за косьбу, и вдруг заметил на противоположном берегу мелководной речушки грот и беседку под вербовыми ветвями. Поглядев на них из-под руки, взмахнул косой. Трава ровным валком ложилась у его ног. Пройдя ряд, Ропот остановился, снова посмотрел на грот, затем развернулся и ритмично замахал косой, издававшей легкий звенящий шум.

Кто-то остановился за его спиной. Ропот резко обернулся, увидел перед собой монаха.

— Вы что здесь делаете? — спросил Ропот, охваченный невольным замешательством.

— Сторожу криницу, — ответил монах, почесав кончик носа.

Ропот заметил щербинку в его нижних зубах, и она, эта щербинка, показалась ему очень знакомой. Он силился вспомнить, где видел этого монаха, пристально всматриваясь в его лицо. Монах постоял немного и, не сказав больше ни слова, поспешно направился к гроту. Ропот проводил его долгим взглядом, опять принялся за работу. Но мысли о монахе не покидали его, и он то и дело поглядывал за реку.

«Где я его видел? — думал он. — Черное лицо, горбатый нос. Эта щербина».

Так и не узнал он Луку. А тот наблюдал за ним из окошка и почему-то испытывал страх: уж больно подозрительно заглянул ему в глаза косарь.

Ропот сложил на телегу траву, взял вожжи и, еще раз поглядев на грот, поехал по лесной дороге. Лука нервно задернул ширмочку на окне, хотел было достать из погребка бутыль с самогоном, но тут к нему постучали. Он вздрогнул, не сразу отпер дверь. У порога стояли две молодые монахини.

— Мы к тебе, Нифонт, в гости…

— Проходите, проходите, — осклабился Лука, впустил их в комнату, закрыв дверь.

Монахини развернули платок, поставили на стол две бутылки самогона, закуску, и одна из них, отвесив низкий поклон, пропищала:

— Милости просим!

Гостьи оживились, уселись за столик. Чокнулись, выпили, начали болтать. Хмель быстро туманил им головы. Лука бесцеремонно тискал то одну, то другую монахиню, потом вдруг вскочил со стула, крикнул:

— Эй, голубоньки, хотите, я вам покажу что-то?

— Покажи, покажи! — пылая жаром, отозвалась черноглазая монашка.

Лука вывел их из грота, взбежал на крутой берег, отпер сарайчик и выкатил выточенную из самшита коляску.

— Ну как, хороша моя карета?

— Неужто сам сделал? — удивились монахини.

— Да, собственноручно. Вот только некого запрягать в нее.

— А ну-ка, садись! — взвизгнули монашки. — Мы прокатим тебя.

Лука проворно взобрался на коляску, монахини впряглись в нее, помчались к хутору Драному.

Из-за калинового куста вынырнули несколько крестьянок. Увидев необыкновенное зрелище, они сначала покатились со смеху, потом принялись стыдить отшельниц.

— Надумали возить такого борова! Ну и святоши!

Монахини повернули назад, во весь дух покатили коляску к гроту. Лука сидел на ней как ни в чем не бывало.

В гроте снова пошла попойка. Вскоре Лука так нагрузился самогоном, что уже не мог ворочать языком, повалился на кровать и захрапел. Все попытки монахинь разбудить его оказались тщетными. Плюнув с досады, черноглазая сказала:

— Пойдем, сестра… Теперь с него пользы, как с козла молока.

Скрипнула дверь, и черницы без оглядки скрылись в лесу. Распахнутая дверь раскачивалась на ветру, словно скулила. На ту пору проходили три молодайки из хутора Драного. Из любопытства они заглянули в грот и, найдя монаха в полубесчувственном состоянии, решили поозорничать: отрезали ему бороду, патлы и укоротили рясу до пояса.

На закате солнца Лука проснулся, сладко зевнул, заглянул в зеркало, и глаза его наполнились ужасом. Бранясь на чем свет стоит, он ошалело заметался по гроту. Положение его действительно было аховое: в таком виде не показаться людям!