Петр Радченко - На заре

— Вы за ней присмотрите, — распорядилась игуменья. — Из кельи никуда не выпускайте.

— Слушаюсь, матушка, — покорно склонила голову мать Иоанна.

Всю ночь игуменья не могла уснуть, а утром, как только вспыхнула заря, позвала к себе мать Иоанну, сообщила о прибытии Набабова и Матяша и в то же утро уехала из монастыря.

Вечером мать Иоанна явилась в подвальную комнату. Матяш поднялся с кровати и, сунув наган под подушку, вопросительно посмотрел на Набабова, сидевшего за столом перед бутылкой с самогоном. Старуха поприветствовала их и, кряхтя, грузно села на стул против полковника, расспросила о житье-бытье, не жалуются ли они на свое затворничество, потом предупредила, что в связи с появлением их игуменья, соблюдая предосторожность, чтобы не упало на нее подозрение со стороны большевистских властей, выехала из монастыря.

— Оно, конечно… — пьяно бормотал Набабов. — Ей необходимо беречь себя. Мы и без нее управимся.

Андрей остановил на монахине взгляд:

— Когда же матушка обещала вернуться?

— Она по временам тайком будет наведываться.

— Сегодня нужно сходить в станицу и начинать, — решительно сказал Андрей. — Разрешите мне этим делом заняться, господин полковник?

— Разрешаю, — с трудом ворочал языком Набабов, икнул, пожал плечами, протянул руку. — А ну-ка, господин хорунжий, налей-ка мне еще.

Андрей махнул рукой, наполнил стакан водкой, подал полковнику. Тот залпом выпил, крякнул, вытер губы и, не закусывая, невнятно пробормотал:

— Пожалуй, сходи к Бородуле. Потолкуй хорошенько.

Андрей сунул наган в карман, вместе с монахиней пошел к выходу. Поднимаясь ощупью по ступенькам наверх, он попросил ее хорошенько присмотреть за полковником.

— Да ему-то сейчас море по колено, — сказала старуха.

Они выбрались из пустого корпуса, и Андрей, пробираясь по кустам чернотала [242] Чернотал — вид ивы. — прим. Гриня , канул в лесу.

Набабов встал и, пошатываясь, приблизился к тусклому зеркалу, висевшему на стене, заглянул в него, но тут же испуганно отшатнулся назад и замер. Потом глупо улыбнулся, показал себе язык, промычал:

— Мм-м… Тьфу! Дурень!.. Это ж я…

Открылась дверь, и вошла мать Сергия. Подняв палец, она прошептала:

— Тихо! Тихо, раб божий!

Набабов оторопел и, вытаращив на нее пьяные глаза как на привидение, попятился к кровати, сел и, шаря иод подушкой, со страхом пробормотал:

— Ты!.. Ты кто такая!

— Господь с вами, полковник! — перекрестила его мать Сергия. — Неужто позабыли? Вчерась вечером в баньке мы с вами парились.

Набабов с трудом поднялся и, пристально посмотрев на нее, плюнул с досады и громко захохотал:

— Вишь ты! Оказия какая! Своя своих не познаша. Что ж ты там стоишь? Садись вот здесь. Водочки выпьем.

Мать Сергия, слегка подобрав черную рясу, опустилась на стул, поспешно осенила себя крестом, прошептала:

— От водочки не откажусь.

Полковник с трудом налил в стаканы самогона, прохрипел:

— Прошу, матушка.

— Благодарствую, Кирилл Семенович, — хихикая, тоненько пропела мать Сергия. — Дай бог вам всякого здравия.

Они звонко чокнулись, отпили по глотку и потянулись к еде.

Перед утром в монастырь вернулся Матяш, пробрался в комнатушку, где мертвецки спал полковник, нащупал в темноте свою койку, лег в постель и тотчас уснул.

Во второй половине дня оба проснулись, и Набабов, увидев хорунжего, с удивлением выкатил на него глаза:

— Ты разве не ходил в станицу?

— Как же, — потягиваясь, ответил Андрей. — Все уже сделано. Виделся с Бородулей и Молчуном.

— Договорились?

— В основном…

Набабов опохмелился, нюхнул корочку хлеба.

— Все ждут Хвостикова, — продолжал Андрей с раздражением. — Лишь бы войска его появились, сразу все встанут.

Полковник сел на стул и рассудительно сказал:

— В том-то и дело! Все будет зависеть от продвижения армии Хвостикова в глубь области.

Андрей натянул сапоги, наморщил голенища и зашагал по комнате.

Виктор почти всю неделю ходил точно пьяный под впечатлением встречи с Оксаной на пасеке, а в субботу, по совету отца и матери, засватал ее. В воскресенье обвенчался. Наскоро сыграли свадьбу, и Оксана перешла к Левицким.

В первые же дни Виктор разочаровался в жене, ругал себя в душе за ошибку. Оксана заметила в нем резкую перемену, не присущую ему холодность. Знала причину этого настроения.

Лишенная теперь свободных встреч с Андреем, она закрылась в комнате, написала ему теплое, обнадеживающее письмо и, запечатав в конверт, спрятала за пазуху.

У конюшни Лаврентий запрягал лошадей, собирался на базар в Петропавловскую. Наумыч, куря люльку, на колоде под лабазом выстругивал ножом деревянные грабли. Виктор вынес из кладовой войлок, застлал им траву на подводе. Мать и отец выехали со двора. Виктор закрыл ворота, вместе с женой направился в хату.

— Витя, — заговорила Оксана со слезами.

Она обняла загорелую его шею. Виктор молчал. Ему было неловко. Другой на его месте избил бы недостойную жену до потери сознания, а то, гляди, и совсем прогнал бы прочь в первый же день. Но у Виктора был совсем иной характер. Он всю свою обиду переносил в душе; ему в жизни еще не приходилось оскорбить женщину. Даже в детстве он относился к девочкам покровительственно, ласково. А теперь перед ним стояла жена и синие ее глаза глядели ему в душу, молили о прощении, но он только машинально гладил ее по голове, с которой ниспадали до пояса красивые толстые косы.

— Ну хоть побей меня, Витя, только не молчи, — дрожал прерывистый голос Оксаны. — Я все сделаю для тебя. Прости меня.

Голова ее упала на грудь мужа. Закапали слезы. У Виктора сжалось сердце. Он посмотрел ей в лицо, сказал:

— Не надо, Сана. Успокойся.

Глаза Оксаны загорелись радостью. Она поцеловала его, воскликнула:

— Витя, мой! Ты прощаешь?

Виктору хотелось чем-либо отвлечься, и он собирался уже взять какую-нибудь книгу, но в это время в забор постучал почтальон. Залаяла Жучка. Оксана выбежала из хаты и принесла газету.

Вошел Наумыч, присел на табуретку.

— А ну-ка, про шо там пишут, Витя?

Виктор пробежал глазами заголовки статей, остановился на стихотворении:

— Вот послушайте, что пишет Демьян Бедный…

Стихотворение рассмешило деда и Виктора. Но больше всего они хохотали над тем, где говорилось: