Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

— Натерпятся, бедняги, в эту жару, — с состраданием заметил Михаил Захарович, глядя, как коровы бодают жмущихся к ним, теперь уже совсем одуревших валухов. — Надо бы облегчить. Видно, будет на обед свежая баранина.

Между тем Левко натянул над нашей крышей тент, и Андрей накрывает на стол, чтоб нам позавтракать на воздухе. Снизу, с палубы, уже донеслась русская команда натянуть тент над третьим классом — сирийское солнце жжет, как раскаленная печь. Андрей растягивает над столешницами вдоль бечевки и вставляет между ними поперек палочки; получается нечто вроде лесенки, внутри которой — отделения, образуемые двумя параллельными бечевками и двумя деревянными распорками, удерживающими бечевки на таком расстоянии друг от друга, чтобы между ними неподвижно находилась тарелка. Потом приносит тарелки с изображением русского флага, расставляет бутылки с вином — «крымским красным» и «крымским белым» — и хрустальные графины с водой, охлаждавшейся со вчерашнего дня на льду — искусственном царьградском. Сперва в ход пойдет водка — белая и зеленая — с икрой на закуску, причем последней каждый будет брать, сколько захочет, как у нас чечевицу; потом — эх, да что там! Кухня на русских пароходах всегда отличная, лучше чем на французских. Только не супы! На пароходе хочется мясного бульона, пусть даже заправленного рисом, а тебе подают «народное блюдо» — щи, кислые-прекислые — брр!

Вот на пароход доставили «почту», тюк с письмами. Приехал консул — навестить, поболтать, и с ним — новые пассажиры; господин и дамочка. Он — торговец из Адани, армянин; дамочка — молодая француженка. Вообще происходит настоящий вывоз молодых француженок в Малую Азию, и все они тут выходят замуж. Оба приехали только нынче утром с караваном, и дамочка тут же сообщила, что ночью с ними случилось несчастье: их ограбили анатолийские новобранцы. Рассказ ее был прерван страшным криком внизу, за бортом. Старый еврей, которого я наблюдал утром, когда он молился, ездил на берег и теперь вернулся; но лодочники не пускали его на пароход, требуя с него пять франков; а он давал половину. Арабы бранились и ругались, еврей просил и причитал: речь всех звучала по-еврейски, одинаково чуждая нашему уху: чуть ли не в каждом слове два «х» и три «кх». Он молит, причитает, даже плачет, но не сдается: ведь себе они его не оставят! Тогда, в своем молитвенном одеянии, он казался мне прекрасным, а теперь был противен.

Капитан отдает команду, звонит пароходный колокол, пароход накреняется, Левко начинает подымать сходню. Тут арабы набрасываются на еврея с кулаками. Еврей хватается за сходню и вскарабкивается на нее. Но за ним лезет один из арабов. Еврей вступил на палубу, а араб с руганью — обратно; но тут Левко толкнул араба, и тот летит в воду. Не то чтоб Левко за еврея заступился, а, как я уже говорил, он нехристей терпеть не может.

Арабы галдят, сходня скрипит в вышине, пароход начинает разворачиваться.

Так что завтракать мы будем прямо в открытом море. Но теперь там тоже неспокойно. Скачут волны, еще выше скачут дельфины… Ну да ведь Шекспир наделил нас, чехов, морской душой {87} .

— Нынче будет славно, — пророчествует швейцарец механик. — Можно хорошенько выспаться после завтрака!

Я тоже предполагал вздремнуть после завтрака и прилег на один из вделанных в стены салона диванов. Чем же еще заняться! На пароходную библиотеку без злости смотреть не могу: пароход русский, а книги на всех языках, но ни одной славянской! За расстроенным пианино в углу уже сидит мой приятель и перебирает мелодии из «Травиаты». Так чем же еще?

Судно заметно сбавило ход. Знакомые мелодии Верди проплывают как бы мимо сознания. Но я все-таки не могу уснуть. Думал, — может, глаза сами собой закроются, перед ними все уже туманилось и блекло, но — не тут-то было!

Вдруг в салон входит из буфетной Андрей. Подходит к ближайшему окну, смотрит наружу, и на лице его появляется легкая улыбка.

Открываю глаза как можно шире, протираю их — все вокруг по-прежнему серо.

— Что такое, Андрей?

— Гроза!

И он указывает пальцем вдаль.

Буря! С таким удобством, находясь в самой ее середине и в то же время глядя на нее из окна, мне еще ни разу не удавалось наблюдать бурю на море! Находиться в двух шагах от гибели и смотреть на нее, как в калейдоскоп…

Но пока снаружи — тишина. Удивительная, какой я на море еще не видел. Виктор Гюго, пожалуй, сказал бы: серая тишина.

Солнце исчезло. Во всю небесную ширь — одна сплошная серость, бесцветная, унылая. А морская ширь — вся тихая, темная. Словно оцепенелая. Нигде ни малейшего пульса жизни, тишина на ней, как на лице покойника, так холоден, так бесчувствен ее лик! На море наступил мир и покой, как в гробу.

Таинственная могила природы. Как одна-единственная горючая слеза вселенной, как миллиарды наших слитых слез, охладелых и замутненных!..

Сколько народу погубило уже могучее море, сколько в нем мертвецов, а на гладкой поверхности — ни креста, ни камня! Братская могила нашей нищеты… мы такие маленькие с ней рядом.

Легкий озноб пробегает у нас по телу. Но и там, снаружи, в море, словно зарождаются тяжелые предчувствия: время от временя поверхность подергивается легкой морщинкой.

Но вот направо небосклон уже почернел. Тучи клубятся там, сбиваются в черные громады. И вот, будто кто в них выстрелил, дрогнули, понеслись, мчатся вперед, словно гонимые страхом или мученьем.

Вот уже они покрыли все небо, а за ними набегают новые. Морщины на море вдруг сразу возросли в числе. Их теперь полно, полно, и они мчатся с дикой скоростью в ту же сторону, что и тучи. Но еще не взметываются волнами. Местами вдруг на водной равнине появится воронкообразная впадина, белый водоворот, крутящийся с головокружительной скоростью и летящий, как стрела, вперед, дальше и дальше, пока не исчезнет из глаз. За ним второй, десятый…

Мрачные тучи нависают ниже. Словно для того, чтобы в последнее мгновение помешать небу обрушиться в водяную пучину, между небом и землей встали огромные столбы, желто-серые смерчи, вверху и внизу широкие, тонкие посредине. И с молниеносной быстротой помчались вперед, оставляя за собой клубящиеся облака водяной пыли. Но вот уже сломлены и эти столбы, море дикими прыжками взметывается вверх… тучи прибились вниз… артиллерийский залп, оглушительный рев.

Взгляд бессилен проникнуть во тьму, за стеклом не видно ни зги. Небесные хляби разверзлись. Вода наверху, внизу. Тяжелые капли стучатся в окно.

А ощущение приятное, как будто сидишь у себя дома, а в окне хлещет проливной дождь!

Всего четверть часа длится горячка, и сразу — тишина.

Дождь перестал. Мы видим опять кипящее море, видим солнце. Вокруг него — еще желтый туман, но само оно уже снова сияет.