Жерар Нерваль - Дочери огня

Столь фантастические происшествия поражают воображение; впрочем, Бомарше, скептик по природе, утверждал, что для потрясающей сцены явления призрака специально привезли из Парижа актера Флери, который сыграл в театре «Комеди Франсез» роль Фридриха II и во время сеанса произвел такое впечатление на прусского короля, что тот, как известно, вышел в дальнейшем из конфедерации королей, направленной против Франции.

Но воспоминания, связанные с этими местами, очень угнетают меня, так что отправляю вам письмо, не слишком уверенный в том, какая его постигнет участь, хотя оно и основано на проверенных фактах. А вот подробность, безусловно заслуживающая внимания: когда прусскому генералу, который во время наших военных поражений при Реставрации занял эту провинцию, сообщили, что в Эрменонвиле похоронен Жан Жак Руссо, он освободил всю округу, начиная с Компьена, от тягот военной оккупации. Кажется, то был князь Ангальтский; при случае подобный штрих стоит упомянуть.

Руссо совсем недолго прожил в Эрменонвиле. А согласился он принять предложенный ему там кров лишь потому, что, благодаря пешим своим прогулкам из «Эрмитажа» по Монморанси, давно уже знал, как разнообразна природа этого края и, значит, сколько интересных находок ожидает там собирателя растений.

Мы остановились в харчевне «Белый крест», где некогда, приехав сюда, поселился и он. Потом он перебрался в дом, расположенный по другую сторону замка, — теперь там живет какой-то бакалейщик. Рене де Жирарден предоставил в распоряжение Руссо пустовавший павильон в замковом парке, напротив домишка, отведенного привратнику. Там он и умер.

Утром мы сразу отправились побродить по рощам, еще окутанным осенним туманом, который, рассеиваясь, постепенно открывал нам лазурные зеркала прудов. Вот такими эффектами перспективы мне случалось любоваться на табакерках времен Руссо… Я вновь увидел за цепью этих водоемов Тополевый остров, деревья по-прежнему осеняют искусственный грот, весь в брызгах от водяных струй — когда они струятся… Описание такого пейзажа было бы вполне уместно в идиллиях Гесснера. На больших камнях, которых немало в этих рощах, выбиты строки стихов. На одном читаешь:

На другом:

На третьем, под барельефом, где изображены друиды, собирающие омелу:

Эти высокопарные стихи написаны, по-моему, Руше… У Делиля они были бы менее тяжеловесны.

Рене де Жирарден тоже писал стихи. Но главное, он был истинно достойный человек. Мне кажется, это ему мы обязаны стихами, которые высечены на фонтане в соседнем поместье под статуями Нептуна и Амфитриды в довольно декольтированном одеянии на манер святых и ангелов в Шаалисе:

Я не собираюсь разбирать поэтические достоинства этих стихов — меня восхищает мысль, заложенная в них благородным человеком. Следы его пребывания глубоко запечатлелись во всей округе: это и танцевальные залы, где поныне стоят скамьи для старцев, и тиры для стрелков из лука с помостами, откуда раздавали награды… На берегах прудов храмы-ротонды с мраморными колоннами, посвященные то Венере-прародительнице, то Гермесу-миротворцу. В те времена у этой мифологии был глубокий философский смысл.

Гробница Руссо сохранила первоначальный свой вид, она проста, как античные гробницы, и тополя, сейчас уже облетевшие, по-прежнему живописно толпятся у этого памятника, отраженного в сонных водах пруда. Вот только лодка, в которой возили посетителей, затонула… И лебеди, величаво плававшие вокруг острова, неведомо почему предпочитают теперь купаться в грязной канаве, что течет меж красно-бурого ивняка к сходням для стирки белья у большой дороги.

Мы вернулись в замок. Перестроенный при Людовике XV, он был возведен все при том же Генрихе IV, возможно, на месте какого-то древнего сооружения — об этом свидетельствует зубчатая башня, по стилю идущая вразрез со всем остальным, и массивный фундамент с потернами и остатками висячих мостов, окруженный рвами, все еще полными водой.

Консьерж не впустил нас внутрь — в замке сейчас живут его хозяева. Художникам везет больше: им открыт доступ в княжеские резиденции, чьи владельцы понимают, что как-никак, а они в долгу перед своей страной.

Нам только и позволили, что обойти большое озеро, над которым высится башня — ее называют башней Габриели, — сохранившаяся от замка в прежнем его виде. Сопровождавший нас крестьянин сказал: «Вот башня, где жила взаперти красавица Габриель… Руссо, чуть смеркнется, приходил под ее окно бренчать на гитаре, король частенько подглядывал за ним и до того ревновал, что под конец тайно извел…»

Так слагаются легенды. Пройдет несколько столетий — и все в это уверуют. Генрих IV, Габриель и Руссо — они не тускнеют в памяти местных жителей. А вот время, разделявшее их, этот промежуток в два века, уже стерлось, и Руссо превратился в современника Генриха IV. А так как первый здесь всеми любим, то родилось предание, будто король ревновал свою возлюбленную, ибо она предпочитала властелину того, кто дорог угнетенным… Пожалуй, в этом предании больше здравого смысла, чем кажется на первый взгляд. Отказавшись принять сто луидоров от г-жи де Помпадур, Руссо потряс самые основы здания, заложенного Генрихом IV. И оно обвалилось. А над развалинами высится бессмертный образ философа.

Что касается его песен — с последними из написанных им мы познакомились в Компьене, — то, конечно, они посвящены отнюдь не Габриели. Но разве не так же незыблемо в веках мерило истинной красоты, как и мерило гениальности?

Выйдя из парка, мы взобрались на холм и осмотрели церковь. Она очень старинная, но большинство местных церквей куда примечательнее. Кладбище было не заперто; наше внимание привлекла только гробница де Вика, былого соратника Генриха IV; король пожаловал ему поместье Эрменонвиль. Он покоится в семейной усыпальнице — перечень погребенных там де Виков обрывается на имени какого-то аббата, дальше следуют имена женщин, вышедших замуж за богатых горожан. Такова участь почти всех родовитых семейств. У террасы еще не совсем ушли в землю плоские надгробия двух аббатов, такие старые, что надписи на них почти стерлись, их уже не разобрать. На обочине одной из дорожек мы увидели простой камень, на котором высечено: «Здесь покоится Альмазор». Кто там похоронен? Шут? Или лакей? Или пес? Камень об этом молчит.