Наталья Огарева-Тучкова - Воспоминания. 1848–1870

– Я жена Бакунина, где он? – сказала она. – А вы – Герцен?

– Да, – отвечал он, – вашего мужа нет в Лондоне.

– Но где же он? – повторила она.

– Я не имею права вам это открыть.

– Как, жене! – сказала она обидчиво и вся вспыхнула.

– Поговорим лучше о Бакуниных. Когда вы оставили его братьев, сестер? Как бишь называется их имение? Вы были у них в деревне – как зовут сестер и братьев?.. Я всё перезабыл, перепутал…

Бакунина назвала их деревню и вообще отвечала в точности на все вопросы. Бакунины ей помогали достать паспорт и средства на долгий путь.

Это был со стороны Герцена экзамен, сделанный ей, чтобы убедиться, что она не подосланный шпион. Наконец Герцен поверил, что она действительно жена Бакунина, и предложил ей переехать в наш дом и занять пока мою комнату. Позвав мою горничную, Герцен сказал ей, чтобы она служила Бакуниной, что было затруднительно только потому, что Бакунина не знала ни одного слова по-английски.

Но все-таки Герцен не открыл Бакуниной, где находится ее муж, что ее очень оскорбило и оставило в ее душе след какого-то неприятного чувства против Александра Ивановича.

Когда я вернулась из Осборна, Бакунина переехала уже на ту квартиру, где жил до отъезда ее муж. Мы с ней познакомились, но она более всего сошлась с Варварой Тимофеевной Кельсиевой. Она рассказывала последней многое из своей жизни и о своем браке. «Мне гораздо более нравился один молодой доктор, – говорила она, – и, кажется, я ему тоже нравилась, но я предпочла выйти за Бакунина, потому что он герой и всегда был за Польшу. Хотя я родилась и выросла в Сибири, я люблю свое отечество, ношу траур по нем и никогда его не сниму». В ней было много детского, наивного, но вместе с тем и милого, искреннего.

В то время мы получили от Бакунина телеграмму на мое имя такого содержания: «Наталья Алексеевна, поручаю вам мою жену, берегите ее». Впрочем, вскоре он вызвал ее в Швецию, и мы большим обществом проводили ее на железную дорогу, отправляющуюся в Дувр. Перед отъездом из Лондона Бакунина позвала нас всех обедать и угощала польскими кушаньями, очень вкусными и которым особенно радовались наши друзья-поляки Чернецкий и Тхоржевский. Последний был большой поклонник женской красоты, и если бы обед был плох, но хозяйка красива, он все-таки остался бы в восторге.

Приезжая в Лондон, русские иногда упоминали о маленькой русской колонии, состоящей из выходцев-раскольников, которые оставили Россию, кажется, при Петре III и нашли приют в Турецкой империи. Они обосновались в местечке, названном ими Тульчей. Кажется, они не платили податей Порте, но должны были ей помогать против врагов, исключая Россию, и имели выбранного начальника, который, хоть и простой крестьянин из некрасовцев, являлся ко двору в Константинополь и носил ордена, пожалованные Портой. В то время начальником некрасовцев был Гончар, о котором я еще буду говорить, потому что познакомилась с ним лично, когда он навестил Герцена в Теддингтоне.

Эти рассказы о Тульче сильно заинтересовали Кельсиева. Василий Иванович Кельсиев был человек талантливый и самолюбивый; он скучал в Лондоне без определенного дела, занимаясь только переводами, иногда уроками. Он понял наконец, что Герцен был прав, когда отговаривал русских эмигрировать из их отечества. Вдруг Тульча показалась Кельсиеву издали землей обетованной. Он решил ехать туда сначала один, а потом вызвать жену свою, безмолвную и преданную спутницу, которую пока оставил с маленькой дочкой Марусей на нашем попечении. Герцен не мог убедить Кельсиева подождать и узнать о Тульче пообстоятельнее. Кельсиев был горячий и упрямый. Раз решившись на что-нибудь, он не допускал никаких возражений. Жена его, кроткая и восхищенная его умом, никогда не опровергала его фантазий. Итак, он уехал в Тульчу.

Мы собирались уже оставить Лондон, потому что Герцен находил удобнее и дешевле жить в то время в окрестностях Лондона. В пятнадцати минутах по железной дороге от Лондона было местечко Теддингтон, состоявшее из длинной улицы, где были расположены загородные дома с большими роскошными садами и частые домики с различными маленькими лавками для удобства занимающих большие дома. Там Герцен нашел довольно просторный дом с большим садом, куда мы и переехали все, а также и Варвара Тимофеевна с Марусей. Типографию тоже перевезли в домик с садом, отстоявший от нашего не более чем на десять минут ходьбы. Туда перебрался Чернецкий со своей сожительницей Марианной; детей у них не было.

Наш новый дом имел только одно большое неудобство: за ним находилась какая-то фабрика и часто в саду пахло растопленным салом. Но доктор, навестивший нас в Теддингтоне, уверял, что это совершенно безвредно для детей, и потому мы смиренно выносили эту неприятность. Из нашего интимного кружка один Тхоржевский остался в Лондоне, но он приезжал в Теддингтон по крайней мере два раза в неделю, отчасти по делам, отчасти из привычке к нашему семейству, которого он был как бы необходимым членом. Он испытывал к Герцену и ко всем нам бесконечную преданность, которую доказал даже после кончины Герцена.

Перед нашим отъездом из Лондона Герцена посетили трое русских. Они казались еще очень молоды, едва кончившие курс в каком-то университете. Герцен был так поражен беседой с ними, что даже не спросил их имена, а впрочем, говорил позже, что и не жалел об этом. Вот что он сообщил о свидании с ними: они рассказали Герцену, как с Польского восстания стали теснить учащихся, как все светлые надежды России мало-помалу померкли. Конечно, Герцен слышал уже обо всем этом; он возразил:

– Что же делать, надо выждать; когда реакция пройдет, Россия опять будет развиваться и исполнять свои исторические задачи.

– Но это долго, – возразил один из них, – в молодости терпенья мало; мы приехали затем, чтобы слышать ваше мнение; мы хотим пожертвовать собой для блага отечества и для того решились на преступление…

– Не делайте этого, – возразил с жаром Герцен, – это будет бесполезная жертва, и она поведет к еще большей реакции, чем Польское восстание. Обещайте мне оставить эту мысль, помните, что этим поступком вы принесете только большой вред отечеству. Возьмите любую историю, и вы найдете в ней подтверждение моих слов.

Они сознались в незрелости своей мысли и уехали убежденные.

В Теддингтоне однажды Герцен получил из Парижа русское письмо на клочке бумаги, очень нечетко и странно написанное, в котором было сказано, что такого-то числа Гончар, начальник некрасовцев, будет на дуврском дебаркадере для свидания с Александром Ивановичем, которому Гончар желает здоровья и всех благ земных. Герцен понимал, что раскольнику Гончару будет трудно в нашем доме с пищей, потому велел Жюлю приготовить обед преимущественно из свежей рыбы, омаров и прочего.