Наталья Огарева-Тучкова - Воспоминания. 1848–1870

В отеле, где стоял Гарибальди, с утра гремела музыка; дирижировавший оркестром считал за особенное счастье и честь играть для Гарибальди. Каждый день назначались часы для приема желающих видеть народного героя. Музыка, не умолкавшая ни на минуту, придавала еще более торжественности этим приемам. В дверях стоял швейцар, громко провозглашавший фамилии лиц, которые проходили в дверь, чтобы представиться. Гарибальди привставал с дивана, кланялся, и ему кланялись; иные жали ему руку и обменивались с ним несколькими словами. Он не успевал опуститься на диван, как слышался другой возглас, и другой посетитель занимал место предыдущего. И так в продолжение почти всего дня; живые китайские тени! Во время представления один англичанин буквально вырвал у Гарибальди палку, на которую последний привык опираться, и заменил ее щегольской тростью. Напрасно Гарибальди отказывался от обмена, англичанин настоял на своем. Вообще англичане бывают очень настойчивы, когда решаются завладеть какой-нибудь редкостью. Гарибальди было очень неприятно, и он нехотя подчинился насилию, жалея о своем привычном костыле.

Друзья Гарибальди расположились в другой комнате и тихо беседовали о том, где же и когда состоится официальное свидание Гарибальди с Мадзини.

– Ведь это чад, угар! – восклицал вполголоса один из них. – Бедный Гарибальди, да он мученик здесь!

– Что общего между ним и английской аристократией! – подхватил другой.

Сидя в этом обществе, Герцену пришла мысль позвать Гарибальди к себе. У нас бы он наверняка встретился с Мадзини, и произошло бы наконец между ними это явное сближение, которое должно было иметь такое серьезное влияние на сторонников этих народных вождей. Кроме того, Герцен думал, что хорошо, когда народный герой, заслуживший такую всеобщую симпатию, посещает дом русского изгнанника.

Едва заканчивался очередной прием, как окружающие Гарибальди напоминали ему, что он уже принял приглашение на обед к такому-то лорду. Гарибальди не возражал, но со вздохом объявлял, что готов исполнить свое обещание, хотя и чувствует большую усталость.

Мне очень хотелось взглянуть не на Гарибальди (его я надеялась видеть у нас), а на народные восторги. Они действительно не охладели во всё время пребывания Гарибальди в Лондоне. С этой целью я поехала в Лондон с Герценом. Когда Гарибальди ездил по городу, навещая своих друзей или знакомых, толпа, узнав его, бежала за ним до цели его поездки и оставалась там до его выхода.

Наконец в одну из своих ежедневных поездок в Лондон Герцен привел в исполнение свое намерение пригласить Гарибальди отобедать в Теддингтоне. Но у свиты Гарибальди он встретил большое сопротивление своему плану; республиканская известность Герцена очень мешала в глазах этих тайных реакционеров. Они стали доказывать генералу (как они называли Гарибальди), что он не может успеть в Теддингтон. Генерал приехал всего на пять дней, и по всем дням расписание уже сделано; но на этот раз Гарибальди удивил всех своей настойчивостью.

– Герцен давнишний друг, – сказал он, – как бы то ни было, я буду у него.

– Но карета не может поспеть… – начал было один из его клевретов.

– Не беспокойтесь о карете, – возразил Герцен, – я приеду за Гарибальди, и мы вместе отправимся в карете в Теддингтон.

Так это и устроилось вопреки воле распорядителей. Собираясь в Теддингтон, Гарибальди поручил кому-то из более важных приближенных, не помню, кому именно, кажется, своему доктору, узнать у премьер-министра, не будет ли неприятно английскому правительству, если он примет приглашения, присланные ему рабочими из разных промышленных городов Англии.

Теперь мне остается рассказать о нашем празднике.

Получив обещание Гарибальди быть непременно в Теддингтоне в условленный день, Герцен отправился к трактирщику Кюну и заказал обед к назначенному дню. Этот заказ потребовал много времени, потому что Герцен желал выбрать сам несколько итальянских блюд; а Кюн, необыкновенно польщенный, что выбор Герцена пал именно на него, предлагал и то и другое, был многоречив и вместе так весел и забавен, что Герцен с трудом удержался от смеха и вырвался наконец от Кюна, говоря, что вполне доверяет ему во всем. Потом Герцен заехал к Тхоржевскому, дал ему несколько поручений для нашего обеда и рассказал о назначенном для праздника дне. Очень радуясь успеху Герцена, Тхоржевский сказал, что приедет в этот день с утра, чтобы помочь в чем-нибудь по дому. Оттуда Герцен заехал к Мадзини, рассказал ему подробно о борьбе со свитой Гарибальди и о своей победе над ними. Мадзини был очень доволен, что всё так уладилось. Герцен дал ему полное право приглашать из итальянской эмиграции всех, кого он сам желает видеть в Теддингтоне. Мадзини был в очень хорошем расположении духа. Он радовался, что увидит Гарибальди запросто и без всяких официальных помех. Герцен сказал ему, что звал Саффи с женой, встретив их у Гарибальди, и расстался с ним, спеша домой.

Чернецкий, ближайший наш сосед, пришел вечером по делам типографии и, услышав весть о нашем обеде, обещал прийти пораньше с Марианной, которая могла много мне помочь в распоряжениях по хозяйству.

Помню, что в день праздника, взглянув в окно рано поутру, я увидела огромную фуру, ехавшую с железной дороги прямо к нам. Фура была послана Кюном, который отправил к нам всё, что нужно было для приготовления обеда: всевозможную провизию, закуски, десерты, вина, купленные самим Александром Ивановичем, между которыми помню белую марсалу, долженствовавшую напомнить дорогому гостю о родине его, Ницце. Разумеется, были присланы и повара, и прислуга.

Приглашенные были большею частью итальянцы, англичанки-мадзинистки и несколько поляков. Русских, кажется, не было, потому что в то время в Лондоне не было приезжих из России. Какой-то итальянский патриот, кондитер или повар, уже очень старый, просил, как милости, у Герцена позволения приготовить десерт. Он сделал мороженое: на красной скале был представлен шоколадный конь и на нем всадник, у которого вместо знамени было в руке изображение Гарибальди, тисненное серым и красным шелком. Вечером, когда мы усталые расходились по своим комнатам, Герцен снял с мороженого изображение Гарибальди и сказал мне: «Спрячь его в память о нашем празднике; мне грустно только, что старших детей не было тут в этот день!» Этот снимок, несмотря на мои переезды и скитания, сохранился у меня до сих пор.

День праздника был для меня совершенно испорчен одной неприятной случайностью. Встав рано в этот день и напившись наскоро кофе, я присутствовала при завтраке детей, а потом сошла вниз и стала приводить всё в порядок: расставляла мебель с горничной, как мне казалось удобнее, убирала забытые детские игрушки и прочее. Огарев имел привычку вставать гораздо позже всех и пил кофе один; но обыкновенно, услышав, как он звонит в столовой, чтобы Жюль подал ему горячий кофе, Герцен сходил к нему с «Таймсом» в руке и передавал новости, толковал о типографии и оставался с ним почти всё время.