Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

— Держим мяч! — выпалил вдруг Билл. — Я буду Гарднер, а вы — как Брэдли с Мэйаном [46] Известные в те годы спортсмены, выходцы из Гарварда. В частности, Нед Мэйан (1892–1975) был звездой и американского футбола, и бейсбола. , классно!

Встревоженное лицо мистера Маквитти возникло над полем битвы, и его писклявый голос, поначалу неслышный, в конце концов сделался пронзительным, охладив пыл противников.

— Как вам не стыдно! А ну, Боб… Сесиль… Джордж Роберг. Довольно, кому говорю.

Схватка тут же прекратилась, и воюющие стороны, залитые лунным светом, тяжко дыша, с деланым безразличием уставились друг на друга.

Элли, засмеявшись, вынул пачку сигарет. Билл отвязал канат и прошел вперед по борту, чтобы подтянуть лодку к пароходу.

— Они утверждают, что вы обидели одну из девушек, — неуверенно сказал мистер Маквитти. — Так нехорошо поступать, мы ведь вас к себе в гости пригласили.

— Вот ерунда, — все еще тяжко дыша, отрезал Элли. — Что такого? Я сказал, что хотел бы укусить ее в шею…

— Как же так? Разве джентльмены такое говорят? — загорячился мистер Маквитти.

— Да хватит тебе, Элли! — крикнул Билл. — Всем до свидания! Извините, что такая свалка вышла.

Они, один за другим, перелезли через поручень к себе в лодку, тут же сделавшись только тенями из прошлого. Все девушки предусмотрительно повернулись к своим кавалерам, и ни одна не ответила им, ни одна не помахала на прощание.

— Жадные какие, — ехидно посетовал Элли.

— Хорошо бы у всех вас, леди, была одна шея, чтобы я всех сразу мог укусить. Обожаю дамские шейки — так бы и съел…

Из толпы на пароходе то тут, то там слышались слабые отклики на эту тираду, похожие на заглушенные пистолетные выстрелы.

— «Ах, прощайте, дамы», — запел Хэм, когда Билл оттолкнулся от борта, и продолжил:

Пароход сквозь летнюю ночь уплывал вверх по реке, а лодка, которую настигла поднятая им волна, мягко покачивалась на широкой лунной дорожке.

В следующее воскресенье, после обеда, Билл Фротингтон прикатил из своего Труро в далекий, глухой поселок Уитли-Виллидж. Он тайком выбрался из дома, где было полно гостей по случаю свадьбы его сестры, и отправился на поиски того, что его мать назвала бы «интрижкой». Позади у него уже были исключительно успешные годы в Гарвардском университете и юность, проведенная несколько более аскетично, чем у остальных; грядущей осенью он должен был на всю жизнь осесть в недрах банковского дома «Рид, Хоппи энд Компани» в Бостоне. Зато лето было полностью в его распоряжении. Ну а если бы кто-то усомнился в чистоте его намерений в отношении Мей Пэрли, он бы яростно защищался — со всем пылом праведного гнева. Он ведь думал о ней уже целых пять дней. Она безумно влекла его, и он ловил эту влекущую прелесть жадным и дерзким взглядом.

Мей жила не в самой жуткой части поселка, а на третьем этаже единственного здесь многоквартирного дома, сохранившегося с куда более благоприятных для ткацких фабрик Новой Англии времен, но времена эти миновали уже лет двадцать назад. Ее отец работал табельщиком, однако совсем не походил на человека «чистой» профессии; два ее брата были ткачами. Когда Билл вошел в запущенную квартирку, на него повеяло безысходностью и упадком. Таково было первое и единственное впечатление. Огромная, настоящая гора, чумазая мать встретила его и настороженно, и почтительно, анемичные и вялые англосаксы, спавшие на кушетке после воскресного обеда, казались не более чем тенями на фоне обшарпанных стен. Но Мей была чиста и свежа. Дыхание нищеты не коснулось ее. Бледность и чистота ее юных щек, тонкое, детское еще тело, сиявшее из нового кисейного платья, полностью оправдали ожидания этого летнего дня.

— Куда потащишь мою детку? — с тревогой спросила миссис Пэрли.

— Сбегу с ней, — сказал он, смеясь.

— Только не с моей.

— А вот и сбегу. Не понимаю, почему ее никто до сих пор не похитил.

— Моя не такая…

Спускаясь по лестнице, они держались за руки, но все равно целый час не проходило ощущение, что они не знакомы, хотя и близки. Когда в воздухе к пяти часам пахнуло первым предвестьем вечера и свет из белого сделался желтым, их взгляды скрестились как-то по-особому, и Билл понял — пора. Они свернули на боковую дорогу, а потом на просеку с колеей от тележных колес, и уже в следующий миг оба были во власти прежних чар — их снова влекло друг к другу — так одинаково и так по-разному… Каждый рассказывал о себе, потом их голоса умолкли, и губы их слились в поцелуе, а цветы каштана белыми диагоналями скользили в воздухе и падали на машину. Прошло немало времени, прежде чем она почувствовала, что дольше задерживаться нельзя. Он отвез ее домой.

Так продолжалось два месяца. Он приезжал под вечер, и они отправлялись на побережье ужинать. Потом ездили по округе, выискивая самую сердцевину летней ночи, а отыскав, останавливали машину, пока зачарованная тишина раскидывала над ними свою сень, словно листья над малышами, потерявшимися в лесу. Когда-нибудь они, конечно, обязательно поженятся. Но сейчас пока никак нельзя; осенью ему предстояло идти на работу. Однако оба уже начинали понимать, со все более ощутимой грустью, что на самом деле работа тут ни при чем: ведь если бы Мей была из его круга, помолвку бы мигом устроили. Она знала, что он живет в огромном загородном доме с огромным парком и с отдельным домом для управляющего, что у них в конюшнях полным-полно и автомобилей, и лошадей и что все лето у них там устраивали приемы и танцевальные балы. Однажды они проехали мимо ворот усадьбы, и на сердце Мей легла свинцовая тяжесть, — она воочию убедилась, сколько акров обширных пространств разделяли бы их всю жизнь.

Ну а сам Билл понимал, что их брак невозможен. Он — единственный сын, а фамилия у него — из тех в Новой Англии, от которой никуда не деться. Но все же он в конце концов заговорил об этом с матерью.

— Не в том дело, что она бедна и необразованна, — сказала ему мать помимо прочего. — Главное — у нее нет понятий о том, что полагается знать: женщины из простых такими на всю жизнь и остаются. А ты бы со временем увидел, что ей по вкусу дешевые пустые люди и дешевые никчемные вещи.

— Мама, у нас сейчас не тысяча восемьсот пятидесятый год. И она собирается выйти не за наследника королевского престола.

— О, если бы за наследника, тогда бы все это было неважно. А вот твоя фамилия уже столько поколений символизирует качества лидера и умение владеть собой. Когда такие, как твой отец, твой дядюшка Джордж или твой прадед Фротингтон, поднимали голову, прочие смолкали — все они и меньшего лишились и брали на себя меньше ответственности. Откажись от фамильной гордости, и сам увидишь, что у тебя останется к тридцати пяти годам и будет ли тебе с чем жить до конца твоих дней.