Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

21 декабря. Пятница.Сегодня в Совете министров происходило совещание об усилении надзора за народными школами. Государь открыл заседание объяснением цели его: он указал на обнаруженные в последнее время прискорбные факты, показывающие, что злонамеренные люди занимаются среди простого народа и в народных школах пропагандой самых гибельных и преступных учений, подрывая основы государственного, общественного и семейного союза. Затем граф Шувалов добрый час говорил на эту тему, читал справки и выборки из нескольких следственных и судных дел, представил в самых мрачных красках картину растления народа злоумышленниками-пропагандистами и закончил предложением некоторых неотложных мер к установлению надзора за народными школами. Главнейшей мерой предлагалось обращение к русскому дворянству и возложение на него, в лице его предводителей губернских и уездных, наблюдения за школами. Прочитали готовый проект высокопарного рескрипта на имя министра народного просвещения…

Заявленную мысль, разумеется, поддерживали граф Толстой, граф Пален и Валуев. Очевидно, между ними и графом Шуваловым заранее состоялось соглашение. Тимашев не присутствовал по болезни. Из прочих же присутствовавших в Совете, все выступили против предположенной меры. Граф Строганов, прежде поддерживавший графа Толстого, теперь явился главным оппонентом его: он объяснил, что предположенная мера идет вразрез и с учреждением училищных советов, и с положением о земских учреждениях. Даже князь Горчаков, князь Урусов, граф Игнатьев высказались против предложения, каждый со своей точки зрения.

Но сильнее и дельнее всех говорил великий князь Константин Николаевич: он ясно доказывал, как мало обдумана предложенная мера и что громкие фразы рескрипта останутся без всякого практического применения; «С’est un coup d’épée dans l’eau» [12] Дословный перевод фразы – «Удар шпаги под водой». Подразумевается устойчивое выражение «напрасные усилия». – Прим. ред. , – повторил он несколько раз. В особенности странно объявлять теперь в рескрипте о том, что не облечено еще в положительную законодательную форму и не согласовано с другим, находящимся на рассмотрении Государственного совета представлением министра народного просвещения о преобразовании училищных советов. Эти объяснения великого князя весьма убедительно выказывали, что новая шуваловская затея есть незрелая, необдуманная выходка дворянской партии.

Но всё сказанное нисколько не повлияло на решение вопроса. Государь, дав великому князю докончить, обернулся к наследнику цесаревичу и строгим тоном спросил его: «А ты – сочувствуешь ли предлагаемой мере?» Наследник вовсе не был готов к такому вопросу; никогда еще не случалось в прежних заседаниях Совета, чтобы государь спрашивал его мнение. С некоторым смущением, но довольно решительно наследник ответил: «Нет, не сочувствую…» Тогда государь грозно сказал ему: «А я одобряю предложенную меру и считаю ее необходимой. Я делаю это не столько для себя, сколько для тебя и для твоего сына, для будущего вашего спокойствия и безопасности…»

Объявив затем свое окончательное решение, государь встал, а мы все вышли из Совета молча, в грустном раздумье.

Если всё сказанное против предложенной меры не могло повлиять на высочайшую волю, если после разумного и энергичного протеста председателя Государственного совета и заявления наследника престола все-таки взяла верх всесильная шуваловская шайка, то можно ли после того бороться с нею такому одиночному противнику, каков я теперь в среде враждебного мне состава правительственных властей!

Мысль эта, как мне казалось, выражалась на многих лицах, когда мы вышли из государева кабинета. Князь Горчаков не скрывал своего негодования; даже боязливый, осторожный князь Урусов, надевая шубу в сенях дворца, решился произнести: «C'est une sottise, une bêtise qu'ils font» [13] «Это нелепость, это глупость, которую они совершают». – Прим. ред. . Великий князь Константин Николаевич в коридоре дворца имел горячую стычку с графом Шуваловым, которому он прямо сказал, что образ действий его недобросовестный… [Страшно становится, когда подумаешь, в чьих руках теперь власть и сила над судьбами целой России!]

22 декабря. Суббота.После доклада в Зимнем дворце заехал я к великому князю Константину Николаевичу, чтобы переговорить с ним насчет предстоящих распоряжений по обнародованию нового положения о воинской повинности. Невольно разговор перешел на вчерашнее совещание; мы передали друг другу вынесенные нами тяжелые впечатления. Великий князь вполне разделяет мой взгляд на нынешнее прискорбное положение дел и не менее меня обескуражен (не нахожу другого подходящего русского выражения).

Я заговорил о пользе учреждения, под его председательством, особого высшего комитета по делам, касающимся предстоящего введения всесословной воинской повинности, наподобие Главного комитета по крестьянским делам. Со всей искренностью выразил я, что желал бы учреждения такого комитета не иначе как под его председательством и что, кроме других соображений, считаю это необходимым для обеспечения правильного ведения дела – потому, что, по всем вероятиям, я недолго останусь в своей должности, и неизвестно, в какие руки придется мне передать Военное министерство. Великий князь убеждал меня не покидать места; но разговор этот был прерван входом Павла Николаевича Игнатьева.

От великого князя заехал я к Александру Алексеевичу Зеленому, чтобы в дружеской беседе облегчить сердце, переполненное досадой и желчью.

Перед обедом я был удивлен нежданным посещением шефа жандармов. Он приехал, чтоб объяснить мне непредвиденный исход истории с юнкером Михайловского артиллерийского училища Циммербергом, исключенным несколько недель тому назад из училища и арестованным в III Отделении по поводу найденных у него бумаг и книг преступного содержания (разные прокламации, возмутительные песни и т. п.). Его заподозрили в участии в раскрытой недавно шайке пропагандистов, но по расследованию оказалось, что юноша был легкомысленной жертвой злоумышленников.

Сегодня, по докладе об этом графа Шувалова, государь приказал привезти во дворец несчастного юнкера, который со страхом и трепетом предстал пред царем. Расспросив его, государь объявил ему полное прощение, приказал идти обратно в училище, чтобы докончить образование, даже подал руку изумленному и смущенному юноше, сказав, что уверен в том, что подает руку честному человеку и верному слуге. Тот упал к ногам царя, и можно быть уверенным, что такое движение великодушия со стороны государя спасло молодого человека от увлечений на будущее время.