Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

Позвав к себе юнкера и поговорив с ним, я отправил его к генералу Баранцову при письме, в котором просил зачислить его снова в училище и забыть всё прошлое.

24 декабря. Понедельник.У великого князя Константина Николаевича происходило чтение журнала Государственного совета по делу о воинской повинности. При этом находились, кроме меня, граф Толстой, адмирал Краббе, государственный секретарь Сольский и помощник его Перетц, редактировавший журнал так же, как и весь проект закона. По окончании чтения, когда граф Толстой вышел, великий князь снова завел речь о вопросе, затронутом мною в разговоре с его высочеством третьего дня, то есть об учреждении особого присутствия или комитета по делам о воинской повинности наподобие существующего Главного комитета по делам крестьянским. Я, со своей стороны, повторил прежние свои слова, что буду очень рад учреждению подобного комитета только при условии, чтобы председательство принял сам великий князь. Мне кажется, что подобный комитет обеспечит дальнейший ход дела в том же духе и направлении, которые даны ему Государственным советом. Сколько ни было поползновений пошатнуть крестьянское дело и провести тайком, под сурдинку, противоположные тенденции, Главный комитет под председательством великого князя Константина Николаевича держался стойко на страже крестьянского положения и не допустил искажения его. То же самое желательно сделать и в отношении нового закона о воинской повинности.

Великий князь сначала отклонял от себя новую обузу, но согласился с моими доводами; а чтобы не возбудить тревоги в лагере всесильной шуваловской партии, мы пришли к заключению, что вместо учреждения нового комитета лучше испросить высочайшее соизволение на сохранение при Государственном совете временно прежнего Особого присутствия по делу воинской повинности с некоторым лишь изменением его состава. Этим путем цель будет достигнута вполне, не возбудив никаких толков.

25 декабря. Вторник.Несмотря на схваченную мною простуду, я все-таки поехал во дворец; необходимо было мне сделать доклад до четверга – дня, назначенного для торжественного открытия клиники Вилье [14] Яков Васильевич Вилье (1768–1854) – известный петербургский врач; перед смертью завещал всё свое состояние на устройство больницы при Медико-хирургической академии. – Прим. ред. . Государь был разговорчивее, чем обыкновенно; прочел мне письмо, написанное им собственноручно к императору австрийскому Францу-Иосифу по случаю 25-летнего юбилея со времени назначения его шефом Кексгольмского полка. После доклада я представился принцу Альфреду Эдинбургскому, жениху великой княжны Марии Александровны, а потом поклонился императрице и прочим членам императорской фамилии. Во время же прохождения их в церковь поспешил уехать из дворца домой.

27 декабря. Четверг.Вчера просидел весь день дома и сегодня чувствую себя лучше. Утром ездил во дворец с докладом, а потом был на открытии клиники Вилье. Государь, наследник цесаревич, несколько других особ императорской фамилии и небольшое число приглашенных лиц после обычного молебствия осматривали строение. Всё обошлось благополучно и прилично. Когда же все разъехались, я объявил о наградах, пожалованных душеприказчикам баронета Вилье и всем, участвовавшим в постройке клиники. Как самое здание, так и внутреннее его устройство в самом деле прекрасны. Заведение это останется прочным памятником покойному лейб-медику императора Александра I.

Сегодня опубликован высочайший рескрипт на имя министра народного просвещения, читанный в прошлую пятницу в Совете министров. Хотя редакция рескрипта значительно изменена против прежней, однако ж сущность осталась та же. Это жалкая мистификация, которая, впрочем, может обольщать разве что самых наивных приверженцев аристократизма. Уже сегодня некоторые лица, прочитав рескрипт в газетах, издевались над ребяческой затеей. В числе их был даже наш градоначальник генерал Трепов.

31 декабря. Понедельник.В последний день года невольно мысли обращаются назад и быстро пробегают через целый ряд сохранившихся в памяти впечатлений. Для меня 1873 год прошел в виде темной полосы; от него остались только грустные впечатления. Ни в один из предшествующих годов не выносил я столько неприятностей, досад и неудач. Давно уже начатая против меня интрига созрела и разразилась во всей своей гнусности. Врагам моим не удалось вполне достигнуть своей цели; они не могут считать себя победителями, но все-таки успели повредить мне в глазах государя и сделать почти невозможным мое положение в составе правительства. Видя на каждом шагу нерасположение и недоверие со стороны того, чья воля окончательно, безапелляционно решает все дела, я парализован в своей деятельности. После печального исхода бывшего в начале года секретного совещания по военным делам и с установлением нормального бюджета Военного министерства мне уже невозможно вести дело военного устройства с той самостоятельностью и энергией, с которыми вел я его до сих пор в течение более 12 лет.

Что же касается общих дел государственных, выходящих из круга военного ведомства, то в этом отношении я совершенно устранен. Всё делается под исключительным влиянием графа Шувалова, запугавшего государя ежедневными своими докладами о страшных опасностях, которым будто бы подвергаются и государство, и лично сам государь. Вся сила Шувалова опирается на это пугало. Под предлогом охранения личности государя и монархии граф Шувалов вмешивается во все дела, и по его наушничеству решаются все вопросы. Он окружил государя своими людьми; все новые назначения делаются по его указаниям. Таким образом, уже теперь в Комитете министров большинство членов действует всегда заодно с графом Шуваловым, как оркестр по знаку капельмейстера. Тимашев, граф Толстой, граф Пален, Валуев – послушные орудия графа Шувалова. Эта клика собирается для предварительного соглашения во всяком предпринимаемом деле. В заговорах ее участвуют Грейг и граф Бобринский.

Министр финансов Рейтерн хотя и стоит более независимо, избегает, однако же, столкновений с всесильной шайкой и часто делает ей уступки, не совсем честные. Еще менее осмеливаются перечить Набоков и князь Урусов: у этих людей нет и капли того мужества, которое называется courage civique [15] Гражданское мужество. – Прим. ред. . Абаза искусно лавирует, пользуясь своим нейтральным положением. Более всех мог бы держаться самостоятельно князь Горчаков по своему положению в свете и пред государем и по значению, приобретенному его именем в Европе; но он вовсе устраняется от дел внутренней политики, а подчас его аристократические инстинкты сближают его с ратоборцами обскурантизма и помещичьего режима.