Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

Я снова поднял вопрос о лагере под Александрополем, и хотя государь сначала полагал это ненужным, однако потом согласился дождаться приезда Игнатьева, который, разумеется, поддержал свою прежнюю мысль. Таким образом, дано наконец по телеграфу приказание князю Мирскому исполнить предположенное передвижение войск.

24 июля. Суббота.Утром ездил в Красное Село с докладом, но не был на учениях и возвратился в город с намерением оставаться здесь спокойно и завтра, и в понедельник, хотя в эти дни государь находится в Красном Селе. Я почти рад, что имею предлог (расстройство здоровья) уклониться от красносельской суеты и скачки.

27 июля. Вторник.По случаю дня рождения императрицы был выход в Большом Петергофском дворце. Государь принял мой доклад перед выходом, в том же дворце. Я был немало удивлен, услышав от его величества, что он открыто объявил в Красном Селе разрешение офицерам выходить временно в отставку, чтобы ехать на театр войны, с обещанием, что каждый возвратится потом в свой полк, не потеряв своего старшинства. Таким образом, то, что до сих пор допускалось только негласно, на что смотрели сквозь пальцы, обратилось теперь в открытое, официальное разрешение непосредственно от самого императора. Говорят, что множество охотников воспользуется этим дозволением; даже из царского Конвоя несколько мусульман вызываются ехать в Сербию, и во главе их второй сын Шамиля, уверяющий, что соберет шайку черкесов для действий против турок. Можно ли тому поверить?

Пока шла обедня, я вел в одной из зал дворца разговоры с князем Горчаковым и с Игнатьевым (послом) – разумеется, с каждым отдельно. Первый положительно отвечал на мой вопрос, что не намерен брать на себя инициативу каких-либо новых дипломатических переговоров; Игнатьев же, разумеется, осуждает все действия Министерства иностранных дел. Теперь он опять настаивает на усилении войск наших, выдвинутых к Александрополю, куда уже перемещен лагерный сбор Кавказской гренадерской дивизии из Карабулака. После обедни, при baisemain императрица подошла ко мне и высказала свое удовольствие по поводу отправления в Сербию многочисленного санитарного персонала, снаряженного обществом Красного Креста.

После выхода было совещание под председательством великого князя Константина Николаевича, в занимаемых им комнатах в Большом дворце. Участвовали в этом совещании князь Горчаков, Рейтерн, Игнатьев (посол), Лесовский, Грейг и я. Речь шла об усилении денежных средств, ассигнуемых Морскому министерству на кораблестроение, дабы ныне же воспользоваться выгодным случаем и, по предложению Игнатьева, купить три судна, заказанные в Англии турецким правительством: за неимением финансовых средств оно отказалось от уплаты за эти суда.

Строитель судов продает их со скидкой 40% от условленной им с Портой цены. Однако же и с этой уступкой все-таки требуется за все три судна до 6 или 7 миллионов рублей, а за одно из них, самое большое, приходилось бы уплатить около 3½ миллионов.

Суждения по этому вопросу, как и следовало ожидать, привели к отрицательному заключению: министр финансов объявил, что при настоящем положении финансов он признает решительно невозможным перевод за границу какой-либо значительной суммы, как бы расход ни был полезен. Когда же перешли затем к другому вопросу – о добавочном чрезвычайном ассигновании по нескольку миллионов ежегодно сверх нормальной сметы Морского министерства (20½ миллиона), собственно на постройку броненосных судов для Балтийского и Черного морей, – то Рейтерн, с поддержкой своего постоянного союзника Грейга, указал на нерациональное расходование Морским министерством отпускаемых ему сумм по нормальной смете и привел к заключению, что для увеличения кораблестроительных расходов можно найти средства в самой смете. Решено доложить государю с тем, чтобы для изыскания этих средств образована была особая комиссия.

По окончании совещания я обратил внимание генерал-адмирала и Лесовского на два общих дела обоих министерств – военного и морского: во-первых, об охранении крымского берега и, во-вторых, о взаимном содействии ведомств в укладке, в случае надобности, подводных мин в наших портах и приморских крепостях.

Я не остался в Петергофе ни к министерскому обеду, ни на вечерний праздник на Ольгином и Царицыном островах и возвратился к обеду в Петербург. Чувствую себя не в силах прикидываться спокойным и веселым среди пустого общества придворного и пестрой кучки иностранных гостей. Мне даже противно видеть в других это напускное благодушие, эту поддельную беззаботность в такое время, когда у каждого порядочного человека сердце обливается кровью при мысли о событиях на Востоке, о бессовестной, презренной политике европейской, об ожидающей нас близкой будущности.

Мрачному моему настроению немало содействует и личная досада, причиняемая беспрестанно доходящими до меня толками о том, что мы будто бы не готовы к войне, что у нас нет ни армии, ни пороха, ни ружей… Почему и кем распускаются подобные толки – не берусь доискиваться; но разве не больно слышать подобные речи не только в праздной и легкомысленной толпе, но даже от высших государственных сановников, которые распускают эти вредные и ложные сведения даже за границей? Мне случается получать анонимные письма, наполненные самыми грубыми, площадными ругательствами, и всё это после 16-летних тяжелых забот об устройстве и усилении наших военных сил. Никогда еще Россия не имела в готовности такой силы, со всеми материальными средствами, как теперь; никогда и не могло быть прежде такой подготовки к быстрой мобилизации.

Досадно, что на все превратные толки, клевету и ругательства приходится отвечать молчанием. Не публиковать же наш план мобилизации, цифры наших сил, наших запасов. Да если б и публиковали – ничему не поверили бы, когда атмосфера пропиталась уже зловредными миазмами недоверия, подозрений и порицания. Одна война может фактически выказать, насколько мы готовы к ней. Но ужели для своего оправдания, для удовлетворения своего оскорбленного самолюбия желать бедствия России? А по моему убеждению, война была бы для нас неизбежным бедствием, потому, что успех и ход войны зависят не от одной лишь подготовки материальных сил и средств, но и от подготовки дипломатической, а с другой стороны – от способности тех лиц, в руках которых будет самое ведение военных действий. К крайнему прискорбию, должен сознаться, что в обоих этих отношениях мало имею надежд: дипломатия наша ведется так, что в случае войны мы неизбежно будем опять одни, без надежных союзников, имея против себя почти всю Европу; а вместе с тем в среде нашего генералитета не вижу ни одной личности, которая внушала бы доверие своими способностями, стратегическими и тактическими. У нас подготовлены войска и материальные средства, но вовсе не подготовлены ни главнокомандующие, ни корпусные командиры. Мне даже неизвестно, есть ли в потаенном ящике государевого письменного стола список генералов, которым он намерен, в случае большой войны, вверить свои армии.