Исроэл-Иешуа Зингер - На чужой земле

— Холодно, — говорили женщины, кутаясь в шали.

— Подморозило, — соглашались мужчины, пряча бороды в воротники.

Каждый день на улицах, ведущих к синагоге и кладбищу, раздавался женский плач. В тот год выдался небывалый урожай слив и яблок, многие дети маялись животом, и матери бегали измерять могилы [35] Чтобы помочь больному, измеряют длину кладбищенской ограды или могил. Так определяется размер пожертвования, которое необходимо сделать, чтобы человек выздоровел. или рыдать у ковчега со свитками Торы. А офицер с черной бородкой куда-то исчез.

— Куда ж он пропал? — удивлялись евреи.

— Как сквозь землю провалился, — говорили женщины и спрашивали друг дружку: — Ты не видела?

Нет, никто его не видел, хотя искали по всему местечку. Девушки в лавке Фриметл сидели грустные, смотрели в окно и молчали. Не одна из них думала, что надо бы выбрать среди подруг самую верную, которой можно поведать тайну, страшную тайну…

Но, кто бы ни приходил на ум, никому не стоило доверять… Никому.

Торговцы сидели над засаленными книгами, углубившись в кривые строчки, написанные вперемешку на святом и будничном языке, и подсчитывали долги чернявого офицерика:

— Тридцать бутылок вина — сорок, десять уток — двенадцать…

Когда с улицы доносился топот копыт, замирали, вытянув шею:

— Кажется, он!

Но это был не он, а единственный в городе гой, пожарный, ехал набрать воды в пустую бочку.

— Да чтоб тебя! — ругались на него женщины и снова закутывались в платки.

Солдаты больше не приходили из лагеря даже в аптеку за лекарствами. В местечке стало тихо, только вороны каркали на деревьях.

Но однажды, в пятницу утром, вдруг затрубила труба, и местечко тут же очнулось от дремы.

— Мам, смотри! — завопил мальчишка, вырвался от матери, которая искала у него в голове, и, подхватив полы кафтанчика, бросился на улицу.

На шоссе показалась колонна солдат с винтовками, саперными лопатами и скатками через плечо. Впереди — офицеры, одни пешие, другие в седле. Они командовали:

— Левой! Левой!

За солдатами ехали полевые кухни и телеги, нагруженные мешками и чемоданами, за ними — целое стадо быков с огромными рогами, следом — несколько санитарных карет с красным крестом. А перед каретами — двухколесная пролетка, запряженная вороной лошадью, и в пролетке — офицер с черной бородкой, в белом мундире и с саблей на боку.

Евреи вытаращили глаза.

— Да вон же он! — кричали жены мужьям. — Быстрей за ним, а то уедет! Разбойник, кровопийца!..

Лавочники со всех ног бросились к колонне, но их не подпустили.

— Куды? — закричали на них солдаты, чеканя шаг.

Евреи остановились, растерянно хлопая глазами.

— Ребятушки! — взывали они к марширующим солдатам. — Да он же нас ограбил, без ножа зарезал…

— Рав-няйсь! Марш! — прогремел офицерский бас.

Солдаты оглушительно затянули:

Из первых рядов доносилась музыка. Трубили трубы, били барабаны.

Те, кто шел позади, за обозом, скотом и полевыми кухнями, пели другую песню:

Пыль уже скрыла колонну и половину телег. Вдалеке мелькала белая фуражка доктора, становясь все меньше и меньше.

На площади появился городовой. Подошел к толпе, что провожала глазами войско, показал пальцем на кучи свежего навоза и гаркнул:

— Чего вылупились, болваны? А ну за вениками, и чтоб все чисто было! Быстро!..

1924

Когда дочке шинкаря Шии стукнуло двадцать, а ее грудь стала так выпирать из блузки, что посетители в шинке просто пожирали девушку глазами, когда она подавала на стол стакан вина, реб Шия позвал жену к себе в комнату, указал на окованный железом сундук, накрытый медвежьей шкурой, мол, садись, и сказал:

— Знаешь, зачем я тебя позвал, Тирца?

Тирца прекрасно знала: Шия позвал ее, чтобы поговорить о важном деле — о судьбе их дочери Гендл. Каждый раз, когда пора было поговорить о свадьбе кого-нибудь из детей, муж звал Тирцу к себе в комнату и приглашал сесть на сундук.

В сундуке хранится все самое ценное. Там лежит их брачный договор, свиток Эстер в серебряном футляре и амулет Кожницкого магида [36] Рабби Исроэл Офштейн (1736–1814), известный также как Кожницкий магид или Магид из Кожниц, — знаменитый хасидский проповедник. . Кроме того, там, в глиняном горшочке, спрятаны кое-какие украшения: нитка жемчуга, несколько серебряных заколок, а еще наличные в инкрустированной шкатулке.

Присесть на сундук реб Шия предлагал только в торжественный момент: когда собирался завести речь о предстоящем браке кого-нибудь из детей. Но Тирца, простая женщина, с грубыми чертами лица, большими руками и ногами, глубоко почитала мужа и понимала, что сейчас не время показывать свою сообразительность. Она опустила глаза в пол, чтобы супруг не заметил, как она покраснела, потому что в мыслях обманула его, и тихо сказала:

— Нет, Шия, не знаю…

Реб Шия погладил ладонью густую, черную бороду — такие густые, черные как смоль бороды растут только у крепких еврейских богачей — и сказал:

— Надо Гендл замуж отдавать. Пора уже.

— Пора, пора! — согласилась Тирца, еще ниже опуская голову.

Она и сама знала, что пора выдавать дочку замуж.

Эта Гендл росла как на дрожжах. К восемнадцати годам мать перегнала. Да и в шинке стала так фривольно держаться с посетителями-гоями, что перед соседями стыдно. А шинок — он и есть шинок: то все вместе в пляс пустятся, то на руках начнут бороться, силой мериться. Особенно рыжий Стефан, сынок мясника, что свиней режет. Этот Стефан недавно из училища вернулся с цацкой на фуражке.

Реб Шия, мужчина лет шестидесяти, но с молодым загорелым лицом и блестящими глазами, которые говорили, что есть в нем еще и сила, и страсть, пристально посмотрел на жену, будто хотел прочитать что-то по ее лицу, и потеребил кончик бороды.

— Ну, Тирца, что скажешь?

— А что я, женщина, могу сказать? — Тирца еще ниже опустила голову, будто в чем-то провинилась. — Ты отец. Найдешь жениха, и пусть будут счастливы.

— Жениха-то я уже нашел… — сказал реб Шия и задумался.

Он будто видел этого жениха прямо перед собой: маленький, тщедушный, целыми днями бормочет себе под нос, ссутулившись над Талмудом, и пощипывает жидкую черную бороденку. А рядом с ним реб Шия увидел Гендл, ее статную фигуру, румяные щеки, блестящие глаза, полные, ярко-красные губы, белозубую улыбку и, конечно, высокую грудь.

Несмотря на возраст, реб Шия был неравнодушен к женской красоте, он знал в ней толк. Разъезжая по деревням, он повидал немало красивых девушек. Да и когда сама Гендл его обнимала, у него дрожь пробегала по всему телу, чего ж греха таить?