Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Между тем император быстро покинул Страсбург. Кампания началась 1 октября, и вся армия, как бы по волшебству перенесенная из Булони, перешла наши границы. Баварский курфюрст Максимилиан, отказавшийся пропустить войска по требованию австрийского императора, был окружен со всех сторон, но Бонапарт не замедлил примчаться к нему на помощь.

Вскоре появился первый бюллетень Великой армии, который объявлял об успехе при Донаувёрте и передавал нам прокламации императора и вице-короля Италии. Массена должен был помочь вице-королю и проникнуть в Тироль с соединенной (французской и итальянской) армией. К словам, которые предназначены были воспламенять наших солдат, прибавляли и печатали язвительные насмешки над врагом. Была напечатана речь, обращенная к жителям Австрии, с просьбой о доставке корпии, ее сопроводили следующим замечанием: «Мы надеемся, что австрийский император не нуждается в корпии, так как он благополучно возвратился в Вену». Оскорбления касались также министров и некоторых знатных австрийских вельмож, между прочим – графа Коллоредо, которого обвиняли в том, что им руководит жена, совершенно преданная английской политике. Эти мелочи были перемешаны в бюллетенях со словами действительно возвышенными, представлявшими скорее римское, чем французское красноречие, но производившими сильное впечатление.

Деятельность Бонапарта в этой кампании была изумительна. С самого начала он понял преимущества, которые дадут ему первые ошибки австрийцев, и предвидел свой успех. В середине октября он писал жене: «Успокойся, я обещаю тебе, что эта кампания будет самая короткая и самая блестящая». В Вертингене против неприятеля успешно действовала наша кавалерия, и здесь отличился Нансути. Другое блестящее дело произошло при Гюнцбурге, и вскоре австрийцы отступали уже повсюду.

Армия все более и более воодушевлялась и, по-видимому, не обращала внимания на надвигающуюся суровую зиму. Готовясь дать сражение, император говорил речь на мосту через реку Лех, под снегом, падавшим обильными хлопьями. «Но, – говорилось в бюллетене, – его слова были пламенны, и солдаты забывали о своих лишениях». Бюллетень заканчивался следующими пророческими словами: «Судьба кампании решена».

Взятие Ульма и капитуляция его громадного гарнизона окончательно повергли Германию в изумление и ужас и заставили смолкнуть злостную клевету, которую полиция едва могла сдерживать в Париже. Трудно помешать французам встать на сторону победителей, покрывающих себя славой, и мы начали интересоваться славой наших войск. Но недостаток в деньгах по-прежнему тяжело давал себя чувствовать: торговля страдала, на спектаклях было пусто, всеобщая нужда усиливалась, и всех поддерживала одна надежда, что за такой блестящей кампанией последует скорый мир.

После взятия Ульма император сам продиктовал следующую фразу бюллетеня: «Можно в нескольких словах выразить похвалу армии: она достойна своего вождя» [82]. Он писал Сенату, посылая ему знамена, отнятые у неприятеля, что курфюрст возвратился в свою столицу. Были опубликованы послания с целью оправдать эту новую войну и содействовать более быстрому рекрутскому набору. Епископы снова стали повторять, цитируя текст из Священного Писания, что император находится под особым покровительством бога войны [83].

Жозеф Бонапарт передал письмо своего брата в Сенат. Сенат постановил, что в ответ на это несколько его членов отвезут поздравительный адрес на главную квартиру.

Императрицу в Страсбурге посетили многие германские принцы, которые увеличили ее двор и выразили ей свое почтение. Она показывала им с естественной гордостью письма императора, в которых он заранее объявлял ей о всех предстоящих победах; и приходилось удивляться этому необыкновенному предвидению или признать силу судьбы, которая не изменила Бонапарту ни на минуту.

Маршал Ней отличился в деле при Эльхингене, и император настолько согласился, что честь победы принадлежит ему, что позднее, создавая титул герцогов, пожелал, чтобы маршал носил имя герцога Эльхингенского.

Я употребляю выражение «согласился», так как известно, что Бонапарт не всегда был справедлив в признании славы за своими генералами. Однажды в момент откровенности, какую император иногда позволял себе, я слышала от него, что он любит признавать славу только за теми, кто не может быть ею увенчан. Ему случалось, следуя своей политике по отношению к подчиненным или в зависимости от доверия к ним, молчать о некоторых победах или изображать успехами некоторые ошибки маршалов. Иногда генерал узнавал из бюллетеня о действии, которого он никогда не совершал, или о речи, которую никогда не произносил. Другой видел вдруг, как его превозносили газеты, и искал, по какой причине заслужил это внимание. Порой старались протестовать против забвения или против искажения событий, но каким способом можно вернуться к тому, что произошло, прочитано и уже забыто благодаря более свежим новостям? Ведь быстрота Бонапарта на войне каждый день давала что-нибудь новое. Тогда он предписывал молчание протестующим, а если надо было умиротворить оскорбленного вождя, ему дарилась сумма денег или добыча, отнятая у неприятеля, или разрешение взять контрибуцию, – и так заканчивалась распря.

Эта хитрость, которой Бонапарт ловко пользовался по отношению к своим маршалам и главным генералам, может до известной степени оправдываться трудностью сдержать такое множество лиц со столь разнообразными характерами, да еще и предъявляющих подобные претензии. Император прекрасно знал их способности, знал, чем каждый из них мог быть ему полезен, был постоянно вынужден, благодаря их за услуги, сдерживать их гордость и зависть, должен был пользоваться для этого всеми способами и в особенности старался не упустить случая показать им, насколько их судьба находится в его руках. Когда это ему удавалось, он был уверен, что можно больше не беспокоиться из-за них и оплатить их службу соответствующей ценой.

В общем, маршалы не могли пожаловаться, что он не платил им по очень высокой цене. Награды были громадны, а продолжительная война довела их надежды до высшей степени, они не удивлялись, делаясь герцогами и принцами, и кончили тем, что только королевство казалось им достойным завершением их карьеры. Им были розданы громадные суммы, им разрешали всевозможные вымогательства по отношению к побежденным. Многие из маршалов составляли себе огромное состояние, и если эти состояния уничтожились вместе с правительством, при котором создались, то это потому, что легкость их достижения привела к расточительной их трате благодаря уверенности, что никогда не иссякнет способ вновь приобрести их.