Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

После сражения император Франц попросил свидания, которое произошло в бивуаке.

– Это единственный дворец, – говорил Бонапарт, – где я живу в течение двух месяцев.

– Но вы так хорошо им пользуетесь, – отвечал австрийский император, – что он должен вам нравиться.

Уверяют, как передает бюллетень, что император сказал о Франце I: «Этот человек заставляет меня делать ошибку: я должен был бы воспользоваться победой и взять в плен всю русскую и австрийскую армии; но что делать, по крайней мере будет пролито немного меньше слез».

Кажется, из этого же бюллетеня ясно, что царя не тронули. Вот как было рассказано о визите, который нанес ему адъютант Савари:

«Адъютант Наполеона сопровождал австрийского императора, чтобы узнать, согласился ли царь на капитуляцию. Он нашел остатки русской армии без артиллерии, без обозов и в ужасном беспорядке. Была полночь; генерал Меерфельд был отброшен от Гёдинга маршалом Даву, русская армия была окружена, ни один человек не мог бы спастись. Князь Чарторижский ввел генерала Савари к императору.

– Скажите вашему господину, – заявил ему русский император, – что я ухожу, что вчера он совершил чудеса, что этот день увеличил мое восхищение им, что он – избранник Неба, а моя армия сможет сравниться с его армией только через сто лет. Но могу ли я удалиться безопасно?

– Да, ваше величество, – отвечал ему генерал, – если ваше величество признает то, о чем императоры Франции и Австрии договорились во время свидания.

– А что именно?

– Что армия вашего величества возвратится к себе в установленный императором срок, что она очистит Германию и австрийскую Польшу. При соблюдении этого условия я получил приказание от императора возвратиться к нашему авангарду, который вас уже обошел, и подготовить охрану для вашего отступления, так как император желает оказать уважение другу Первого консула.

– Какая гарантия нужна для этого?

– Ваше величество, ваше слово.

– Я даю его вам.

Тотчас же послали к маршалу Даву и передали ему приказание прекратить всякое движение войск и оставаться на месте. Пусть это великодушие французского императора не будет забыто в России так же скоро, как и благородный прецедент, когда император возвратил шесть тысяч человек императору Павлу с такой любезностью и уважением по отношению к нему!

Генерал Савари целый час проговорил с русским императором и нашел его таким, каким должен быть человек сердечный и умный, какие бы неудачи он ни перенес.

Монарх спросил у него о подробностях этого дня.

– Ваши силы были меньше моих, – сказал он, – однако вы оказались сильнее на всех пунктах атаки.

– Ваше величество, – отвечал генерал, – таковы военное искусство и плоды пятнадцатилетней славы. Это сороковая битва, данная императором.

– Это правда, это великий человек в военном деле! Я не в первый раз был в огне, но никогда не претендовал равняться с ним.

– Ваше величество, когда у вас будет достаточно опыта, вы, быть может, его превзойдете.

– Я удаляюсь в свою столицу. Я явился на помощь австрийскому императору; он передал мне, что доволен этим, я – также».

Тогда люди часто задавали себе вопрос, почему император и в самом деле не воспользовался победой, а согласился на мир после этого сражения; желание уменьшить количество пролитых слез, указанное в «Мониторе» в качестве причины, конечно, не могло быть истинным мотивом его сдержанности. Можно ли предположить, что день Аустерлица стоил Бонапарту слишком дорого и он не желал рискнуть еще раз подобным днем, а русская армия была уж не так совершенно разбита, как ему хотелось бы верить? Или, может быть, и на этот раз было верно то, что он сказал сам, когда его спросили, почему он приостановил победное шествие после трактата в Леобене: «Дело в том, что я играл в двадцать один и остановился на двадцати»?.. Можно ли думать, что Бонапарт, став императором всего год назад, еще не решался жертвовать кровью народов, как он это делал позднее? Или, доверяя вполне Талейрану, охотнее уступал умеренной политике своего министра? Может быть, он считал, что эта кампания более ослабила австрийское могущество, чем это было на самом деле; ему случалось говорить по возвращении в Мюнхен: «Я оставил слишком много подданных императору Францу».

Каковы бы ни были его мотивы, нужно поставить ему в заслугу эту умеренность, которую он сумел сохранить среди армии, разгоряченной победой и исполненной в эту минуту рвения продолжать войну. Маршалы и все офицеры, окружавшие императора, старались побудить его продолжать кампанию: уверенные в постоянных победах, они требовали новых сражений и, колебля намерения своего вождя, причиняли Талейрану все те затруднения, которые он предвидел.

Министр, посланный в главную квартиру, вынужден был бороться с настроением армии. Один он стоял за то, что надо заключить мир, что австрийское мужество необходимо для европейского равновесия. С этого времени он часто повторял: «Ослабив силы центра, как помешаете вы флангам, например, русским, броситься на центр?» Ему возражали, ссылаясь на частные интересы, на личные ненасытные желания воспользоваться всеми выгодами продолжения войны, а некоторые, довольно хорошо знавшие характер императора, говорили: «Если мы не закончим сразу этого дела, вы увидите, что позднее мы начнем новую кампанию».

Что касается императора, то, возбуждаемый столь различными мнениями и прежней любовью к битвам, раздраженный вечным недоверием, он иногда подозревал Талейрана в том, что он, быть может, находится в сношениях с австрийским министром и жертвует ему интересами Франции. Талейран отвечал с твердостью, которую всегда проявлял в важных делах, придя к определенному мнению: «Вы ошибаетесь. Именно интересам Франции я хочу пожертвовать интересами ваших генералов, с которыми не считаюсь. Подумайте о том, что вы уничтожаете себя, рассуждая подобно им; вы стоите достаточно высоко, чтобы быть не только военным». Этот способ возвышать Бонапарта, уничтожая его прежних сотоварищей по оружию, льстил императору, и таким ловким способом Талейрану удавалось достигать своей цели.

Наконец он уговорил императора послать его в Пресбург, где должны были проходить переговоры; но что странно и даже, может быть, небывало, – это то, что император, давая Талейрану полномочия для заключения трактата, не побоялся сам обмануть его и доставить таким образом наибольшие затруднения, какие когда-либо испытал тот, кто вел переговоры.

Во время переговоров двух императоров после сражения Франц согласился отдать Венецию, но просил, чтобы Тироль, большая часть которого была завоевана Массена, был ему возвращен. Император, несмотря на все свое самообладание, несколько смущенный и как бы смягченный присутствием этого побежденного государя, сам обсуждая свои интересы на поле битвы, еще покрытом его подданными, принесенными в жертву ради него, не мог оставаться непоколебимым. Он согласился отдать Тироль. Но как только свидание закончилось, он раскаялся в этом и, передавая Талейрану подробности принятых условий, скрыл от него все, что касалось этой провинции.