Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

В этой первой кампании Наполеона армия была еще подчинена дисциплине, от которой позднее отклонилась, однако побежденные страны были отданы в жертву хищничеству победителя, и многие австрийские вельможи и принцы поплатились настоящим грабежом своих замков за обязанность дать помещение на одну ночь, иногда даже только на несколько часов, офицеру французской армии. Солдат был сдержан, казалось, всюду установлен порядок, но невозможно было помешать маршалу, уезжающему из замка, увезти с собой то, что он счел подходящим. По окончании этой войны жена маршала *** рассказывала нам, смеясь, что муж, зная ее любовь к музыке, прислал ей громадную коллекцию нот, найденную у какого-то немецкого принца; она говорила нам с той же наивностью, что он послал ей такое количество ящиков, наполненных люстрами и венским хрусталем, собранным отовсюду, что она не знала, куда их девать.

Но, сдерживая твердой рукой притязания своих генералов, император делал все, чтобы поощрить и удовлетворить солдата. После взятия Ульма декретом было объявлено, что истекший месяц будет считаться за целую кампанию.

В День Всех Святых в соборе Парижской Богоматери со всей торжественностью был исполнен Те Deum , а Жозеф устроил праздник в честь наших побед.

Вскоре нельзя уже было сомневаться в том, что австрийский император дорого заплатит за эту чудесную кампанию. Русская армия ускоренным маршем шла ему на помощь; но она не соединилась еще с австрийцами, а тем временем император уже разбивал их. В то время говорили, что император Франц сделал большую ошибку, начав эту войну раньше, чем император Александр мог явиться ему на помощь. Бонапарт заручился обещанием короля Неаполитанского, что тот сохранит нейтралитет, и согласился освободить его от французских гарнизонов, присутствие которых королю приходилось переносить. Было издано несколько декретов, относящихся к французской администрации, а бывший генуэзский дож был назначен сенатором.

Император очень любил казаться одновременно занятым различными делами, любил показать, что может повсюду бросать свой орлиный взгляд. По этой же причине, а также из-за ревнивого беспокойства, он написал министру полиции письмо, рекомендуя ему наблюдать за тем, что сам называл «Сен-Жерменским предместьем», то есть за той частью французского дворянства, которая оставалась враждебной ему; он говорил, что знает о речах, произносимых против него в его отсутствие, и готовится по возвращении отомстить с блеском.

Когда Фуше получал подобные приказания, он имел обыкновение требовать к себе тех лиц, мужчин и женщин, которых прямо обвиняли. Потому ли, что он действительно считал мелочным гнев императора и думал, как и говорил, что было ребячеством желание помешать французам говорить, потому ли, что он хотел поставить себе в заслугу свою умеренность, – но, посоветовав проявлять больше осторожности тем, кого призвал к себе, Фуше кончал признанием, что император слишком отдается мелочному беспокойству, и таким образом приобретал репутацию справедливости и умеренности, которая сглаживала первые неприятные впечатления.

Император, зная об этом поведении, часто ставил его в вину Фуше и втайне не доверял человеку, так старательно щадящему различные партии.

Наконец 12 ноября наша победоносная армия вступила в Вену. В газетах были помещены очень подробные рассказы об этом событии. Эти рассказы приобретают особенный интерес ввиду того, что продиктованы самим Бонапартом, а он очень часто любил сочинять после события подробности и анекдоты, которыми желал поразить умы.

«Император, – говорилось в бюллетене, – устроился во дворце в Шенбрунне; он работает в кабинете, украшенном статуей Марии-Терезии. Увидав ее, он воскликнул: «Ах, если бы эта великая королева еще жила, она не допустила бы, чтобы ею руководили интриги такой женщины, как госпожа Коллоредо! Всегда окруженная преданными вельможами своей страны, она знала волю своего народа. Она не отдала бы своей провинции на грабеж московитов…»»

Между тем радость Бонапарта по поводу успехов была омрачена дурным известием: адмирал Нельсон разбил наш флот при Трафальгаре. Французы совершали на море чудеса, но не смогли избежать поражения, действительно ужасного.

Это событие произвело в Париже дурное впечатление, навсегда отвратило императора от каких бы то ни было морских предприятий и вызвало в нем такое предубеждение против французского флота, что с этого времени не было никакой возможности добиться от него какого-нибудь интереса или внимания к нему. Напрасно моряки и военные, отличившиеся в этот ужасный день, старались добиться какого-нибудь вознаграждения за перенесенную опасность, – им было почти запрещено когда бы то ни было вспоминать это роковое событие; и когда они позднее хотели добиться некоторых милостей, то никогда не ставили на вид свою изумительную храбрость, которую оценили только донесения англичан.

Приехав в Вену, император немедленно вызвал к себе Талейрана, поскольку предвидел, что начнутся переговоры: австрийский император только что выслал своих министров. Возможно, наш министр уже составил в голове проект сделать баварского курфюрста королем, увеличив его государство, а также проект женитьбы принца Евгения.

Ремюза получил приказание приехать в Париж. Он должен был привезти императорские украшения и бриллианты Короны и затем перевезти их в Вену. Я видела его только минуту и узнала, с новым огорчением, что он поедет дальше. По возвращении в Страсбург он застал приказание тотчас же отправиться в Вену, а императрица – приехать в Мюнхен со всем своим двором.

Ничто не может сравниться с теми почестями, которые оказывали императрице в Германии: принцы и курфюрсты теснились толпой на ее пути. Баварский курфюрст в особенности не щадил ничего, чтобы она была довольна приемом. Императрица осталась в Мюнхене, чтобы дождаться возвращения мужа.

Ремюза, приехав на место своего назначения, предавался очень печальным размышлениям о стране, по которой приходилось проезжать. Она представляла собой пепелище после сражений, свидетельницей которых была. Разрушенные деревни, дороги, покрытые трупами и следами разрушения, рисовали ему все ужасы резни. Бедствия побежденного народа увеличивали опасности путешествия в довольно суровое время года. Все соединилось, чтобы омрачить воображение человека, друга человечества, готового оплакивать разрушение, являющееся следствием жестоких наклонностей победителей. Письма мужа, переполненные этими грустными размышлениями, глубоко огорчили меня и ослабили энтузиазм, начавший снова овладевать мной благодаря успеху, который нам изображали только с блестящей стороны.