Бранимир Чосич - Скошенное поле

— Как-то раз она сидела за моей спиной… Вы тогда обыграли меня на десять тысяч.

— Это все еще тебя гложет! — Распопович и вовсе повеселел. — Слушай дальше. Как только он ушел, я положил в конверт эти две тысячи и прибавил еще одну, будто бумажки склеились, и послал ему. Объяснил, что у нас в доме не играют на деньги (Майсторович пробормотал: «Гм»)… Ах, ты опять о своих десяти тысячах!.. Что партия игралась в шутку и я возвращаю ему его проигрыш.

— А потом?

— Никакого «потом», друг мой, не было. На этом история кончается. — Распопович расхохотался. — Кончается!

— А эта… лишняя тысяча?

— Говорят же тебе, история кончена.

Оба закурили и задумались.

— И что же теперь? — спросил наконец Майсторович.

Распопович пожал плечами.

— Я его доконаю. Заберу у него «Штампу».

— Глупости.

— Всякое дело может быть хорошим или плохим, но никогда не бывает ни глупым, ни умным.

— Может быть, случайно и «Штампа» — дело хорошее? — усмехнулся Майсторович.

— Для Деспотовича — нет, а для других — да. Если, например, каждый из кредиторов будет секретно уведомлен о задолженности другого с точным указанием суммы, — это будет хорошим делом для того, кто хотел бы выкупить свои долговые обязательства. А если он способен создать при этом панику, то не только выкупит, но и скупит их по любой цене. Но основная прибыль заключалась бы не в этом. Некоторые долговые обязательства имеет смысл выкупить и по настоящей цене, потому что главная цель — предстать в один прекрасный день перед Деспотовичем, снять вежливо шляпу и объявить: «Мне чрезвычайно жаль, господин министр, но я принужден поставить вас в известность, что вы мой должник, и только мой!» Дорого бы я дал, чтобы присутствовать при такой шутке, хоть бы я сам и не получил ничего, — так, лишь бы видеть его рожу!

Майсторович посмотрел на Распоповича. Тот был весь красный и тяжело дышал.

— А потом?

— Погоди. Все по порядку. Предположим, у нас на руках основная масса долговых обязательств и мы отказываемся от конверсии даже самого незначительного векселя. Ведь у Деспотовича, кроме того, и крупный личный долг, — даже дом, в котором он живет, заложен. На погашение первых долговых обязательств ему надо по крайней мере восемьсот тысяч, а у него их нет.

— Он их сможет достать, — пробормотал Майсторович, — если войдет в правительство.

— Ты разве не читал утренних газет?

— Читал.

— Ну, значит, читал только «Штампу», да и там обратил внимание лишь на свою карикатуру! — Распопович помолчал. — Сегодня ночью составлено правительство. И составил его снова Солдатович.

— Ох! — Майсторович лихорадочно схватил газету и начал ее перелистывать.

— Не трудись. Все то же самое. У Солдатовича в скупщине необходимое число голосов, и он всегда будет ими располагать, пока аграрная партия {33} 33 Аграрная партия. — Прообразом ее была Хорватская народная крестьянская партия (с 1920 г. — Хорватская республиканская крестьянская партия), основанная братьями Антоном и Степаном Радичами в 1904 г. Это была крупнейшая мелкобуржуазная партия Хорватии, а затем и всего Королевства сербов, хорватов и словенцев. Выдвигала демократические (в 1919—1925 гг. — республиканские) лозунги. Будучи партией зажиточного крестьянства, допускала колебания в политике, неоднократно шла на компромисс с крупной буржуазией и помещиками. При всем реформизме и отрицательном отношении руководства к коммунистическому движению вызывала враждебное отношение к себе со стороны правящих кругов, клира и буржуазных партий. не войдет в скупщину. И до тех пор ни общенациональная партия, ни Деспотович не получат министерских портфелей.

— Он же против того, чтобы аграрная партия входила в скупщину, ему эта комбинация не подходит.

— А кто тебе сказал, что он не даст своей партии привлечь аграрную партию и свалить Солдатовича и народную партию только для того, чтобы затем подороже продать свою помощь тому же Солдатовичу?

— Каким это образом?

— Расколов свою партию и создав новую, которую он сам бы и возглавил. Зачем было ему тогда мараться со снятием секвестра? И для какой цели он основал «Штампу»? Почему в этой газете пишут только люди из его фракции?

— А потом?

— А потом… это означает, что Деспотович остается, в оппозиции, что ему нужны деньги, так как все наличные он спустил на последних выборах, и что он постарается сговориться не то что с нами, а с самим чертом, лишь бы «Штампа» продолжала проводить его политику. А это означает, что такое предприятие, как «Штампа», можно получить за треть цены, вместе с помещением, машинами, редакторами, репортерами и всей прочей мелочью. Это означает, кроме того, что я могу заработать деньги, расширяя свои дела, а для тебя это будет поддержкой при оспаривании завещания — не думай, теперь тебе не удастся сразу его свалить: Деспотович силен и в оппозиции! И все так красиво и чистенько: орхидеи, лунный свет, хроника о культурной жизни, профессора университета в выглаженных брюках и с дочками на выданье пишут статьи по «принципиальным вопросам», спортивная хроника, фотографии, литература, балет, уголовная хроника с гуманным уклоном…

— Погоди. В случае если бы мне не удалось выиграть дело о завещании сразу, то, значит, и те тысяча двести акций из наследства… — И Майсторович жестом закончил свою мысль.

— Конечно! Это твоя личная месть. Как только «Штампу» прижмут, распорядитель по вкладам принужден будет выкинуть и этот пакет на рынок. Распорядитель — иначе какой же он распорядитель! — не может ждать полного краха предприятия с акциями на руках. — Распопович зажмурился. — Он может предложить их и раньше… под проценты.

Майсторович облизал выпяченные губы.

— Ловко ты надумал, Драгич. И великая же ты каналья, Драгич! — И поспешно добавил: — Только без меня. У меня есть более срочные дела.

— Да мы от тебя денег и не просим. Хочешь вложить свой пай — сделай милость, не хочешь — не надо.

Майсторович заколебался. Искушение было слишком велико.

— А деньги чьи?

Распопович потушил только что зажженную сигарету и долго не отвечал, в упор глядя на своего приятеля.

— Послушай, ты и сам прекрасно знаешь, что в деловых отношениях нет места искренности. Но я сделаю исключение и буду с тобой вполне откровенен. Часть денег моя. Меньшая часть — то, что осталось от банка и от этих шинелей. Часть же Шуневича. Его доля от секвестра. И, вероятно, деньги каких-то людей, стоящих за ним. До трех миллионов.

— А всего?

— Около пяти.

— А на что я вам нужен?

— Имя! Ты известен как деловой человек. У тебя был банк. Ты владелец фабрики. Никого не удивит, если ты купишь издательское дело… Завладей им мы одни, это показалось бы чересчур подозрительным, стали бы расспрашивать и разузнавать, откуда у нас деньги.