Бранимир Чосич - Скошенное поле

Так начался мой горький вдовий век.

Байкич едва мог закончить чтение: он читал усталым голосом, еле слышно и без всякого выражения. Александра сидела неподвижно, бледная, с горящими глазами. Байкич искоса на нее посмотрел, и ему вдруг стало стыдно: зачем он прочитал ей все это? Вся эта трагедия, безыскусно изложенные и священные для него переживания должны были остаться похороненными в семье, в жестяной коробке от табака. Александра вздрогнула.

— Положите рукопись на место. — Она помолчала, а потом прибавила: — И, может быть, лучше, если вы не скажете вашей маме, что прочитали ее… В особенности, что вы ее прочитали кому-то постороннему.

Она покраснела. Байкичу стало не по себе, хотя Александра и была ему в эту минуту необычайно дорога.

— А Деспотович? — проговорил он с волнением.

Александра подошла к печке и прислонилась к ней спиной; ей хотелось тепла. Он повторил вопрос. Она с трудом ответила:

— Не знаю… не знаю, это свыше моих сил, я боюсь что-нибудь сказать!

Было уже девять часов. Байкич собрал бумаги и двинулся к двери. Александра пошла следом за ним. В маленькой передней она его остановила и обеими руками пожала ему руку. Колокольчик на двери прозвенел на первой ноте.

— Обещайте мне, что ничего не предпримете, не посоветовавшись со мной, прошу вас, обещайте!

Из коридора дуло холодом. Александра поежилась:

— Обещаю… это я вам обещаю…

Байкич нагнулся, прикоснулся губами к ее руке и быстро вышел.

Он был уже на улице, когда колокольчик прозвенел на второй ноте.

Несколько недель спустя, взглянув на настольный календарь и убедившись, что сегодня срок платежа по одному из векселей, Деспотович снял трубку и попросил нужный ему номер.

— Говорит Деспотович. Да, сегодня срок. Как? Не понимаю. Учли? Где? Кого? Но это же скандал, это свинство, что я, умер, что ли? Разве у меня нет обеспечения? Мы еще об этом поговорим официально.

Он с шумом бросил трубку. Отошел от стола. Его смуглая кожа не обладала способностью бледнеть или краснеть: лицо его было пепельно-серым. Он вдруг остановился, подбежал к большому письменному столу, отомкнул ящик и стал перебирать бумаги. Потом вспомнил, что листок, на котором были записаны сроки, он забыл в кожаном бюваре. Он рассматривал его и что-то записывал, когда в комнату вошли, и он быстро сунул листок под бювар. И забыл о нем. Рывком он поднял бювар: листок, слегка помятый, лежал на месте. Деспотович вздохнул с облегчением. Но тут же его охватило предчувствие. Он стал вызывать своих кредиторов одного за другим. И уже после второго разговора ему все стало ясно. Его бросило в жар. Он закурил, чтобы успокоиться, но сразу швырнул сигарету. Он даже не мог ругаться. Как полоумный он схватил телефон и назвал номер Майсторовича. На дворе было сыро, аппарат трещал и гудел.

— Говорит Деспотович, алло…

Но его прервал смех — на том конце провода смеялся Майсторович.

— Ах, это вы! Знаю, знаю. Видите ли, господин министр, это вам за уголь. И за карикатуру. И за завещание. Алло, минуточку! Если цена моей обуви может зависеть от общественного мнения, алло… да… почему бы и общественному мнению не зависеть от моей обуви? Обувь «Стелла» теперь очень солидна… почему бы делу и не повернуться несколько иначе?

И, прежде чем Деспотович успел что-либо произнести, Майсторович положил трубку.

Все было выполнено, как задумано: гроб, костюмы и прочее были заблаговременно доставлены в специально снятую комнату; в день бала вся компания — Миле, Кока, Станка, Веса Н. и Сверхштатный — собрались к девяти часам в чрезвычайно повышенном настроении. У бокового подъезда гостиницы в темной . . .ой улице Главички-младший, который после смерти старика служил у Распоповичей, ожидал в машине. Около десяти Веса Н., на ним Сверхштатный спустились в залы посмотреть, как все выглядит… Кое на ком были красивые костюмы, выделялись группы булочников, трубочистов, белых и черных пьеро, но по оригинальности ни один костюм, ни одна группа не могли идти в сравнение с их выдумкой. Это их успокоило и привело в хорошее настроение.

Кока сидела возле Станки, лежавшей на диване, обняв ее за талию и наклонившись к ее горящему уху, что-то ей доказывала. Миле с помощью двух остальных мазался черной краской. Они ждали наступления полночи.

Здание Гранд-отеля, большое, роскошное, было построено недавно, отель еще не вошел в моду и не имел своих постоянных посетителей. Тут останавливались и депутаты, и певцы в концертных турне, и богатые туристы, которым требовались номера с ванной и холодной и горячей водой, и коммивояжеры, и иностранные агенты, и крупные торговцы из провинции, и знаменитые хироманты и предсказательницы. Более скромные люди, попав сюда впервые, не рисковали вторично останавливаться в Гранд-отеле, напуганные прислугой во фраках или зеленых передниках, горничными в белых кружевных наколках и парадной лестницей из искусственного розового мрамора, покрытой красным ковром. Из холла налево была дверь в зал, направо — в ресторан и бар. В подвальном этаже с одиннадцати часов работал театр-варьете. В глубине холла начиналась лестница, возле которой на железной клетке лифта блестел, мигая, красный огонек.

Незадолго до полуночи в гостиницу с озабоченным видом вошел невзрачный господин в поношенном пальто. Он был до того незаметен и настолько весь ушел в себя, что даже швейцар — в особенности сегодня, когда все кругом было залито светом, — не обратил на него внимания. Он знал только, что этот капитан в запасе приехал в Белград хлопотать о своей пенсии и что он очень беден. (Посетитель, который никогда больше не остановится в Гранд-отеле.) Потому швейцар не подавал ему ключа от комнаты, а предоставлял брать его самому. На сей раз, взяв ключ, человек довольно долго стоял в комнатке швейцара и рассматривал расписание поездов. Холл был полон табачного дыма, говора и музыки, доносившейся волнами, то громче, то слабее, из отдаленного зала. Сквозь синеватую дымку таинственно поблескивал красный огонек лифта, а сам лифт гудел где-то наверху. От блеска маленького рубинового глаза неизвестному господину было как-то не по себе. Лестница была пустынная, тихая и торжественная. Он начал подниматься. Шел по краю дорожки. Пурпур ковра и блеск искусственного мрамора казались ему слишком роскошными для его грязных, тяжелых калош и для всей его непрезентабельной, усталой, никому больше не нужной личности.

Встреча произошла у самого поворота на второй этаж. Плохо одетый господин все поднимался, и чем выше, тем слабее доносились шум и музыка. А сверху из тишины, направляясь к шуму и музыке, неслышно спускались четыре призрака в черных рясах с капюшонами, надвинутыми на лицо, с четырьмя огромными зажженными свечами в руках, и несли белый гроб, сгибаясь под его тяжестью.