Бранимир Чосич - Скошенное поле

В наступившем переполохе среди криков нельзя было установить, как произошла катастрофа. Возможно, неизвестный заметил эту адскую группу всего в нескольких шагах от себя, вскрикнул и грохнулся на лестницу, а Станка испугалась и выпустила ручку. А может быть, наоборот, Станка, не выдержав тяжести, выпустила свой угол гроба, он наклонился, крышка слетела, и из него с ругательствами выпал вымазанный черной краской Миле, и эта дикая сцена смертельно напугала неизвестного. Но как бы там ни было, а на красном ковре лежал мертвый человек: голова оказалась у самой стены из розового искусственного мрамора (мокрая шляпа откатилась), рот был открыт, виднелись черные от никотина зубы, торчала всклокоченная рыженькая бородка, белки закатились, и тело было сведено судорогой. А крик его все еще звучал где-то очень высоко в клетке лифта.

Они остановились, потрясенные, забыв даже скинуть капюшоны. Веса Н. подошел и нижним концом свечи ткнул человека. Свеча все еще горела, и, осененный догадкой, он прилепил ее на одну из ступенек. Станка стонала, слишком взволнованная и разбитая, чтобы потерять сознание.

Прибежала прислуга, мужчины в зеленых фартуках и горничные в кружевных наколках. Прибежали и другие, случайные люди. Как? Что? Принесите воды! Неужели он сам для себя тащил гроб?

Лифт с гудением спускался. Он был этажом выше. Кока нажала кнопку возле дверцы. Лифт подошел и остановился. Она отворила дверцу и втолкнула Станку и Миле; Сверхштатный шагнул сам; Веса Н. куда-то исчез. Они спустились до подвального этажа, по коридору мимо варьете вышли на улицу, где в темноте стояла машина, и забрались в нее. Над всей улицей высилась черная громада Гранд-отеля.

В машине они скинули капюшоны. Уличные фонари, мимо которых они проезжали, освещали их бледные лица. Только у Коки сверкали глаза: от злости.

— Это нам впредь наука не брать с собой… Ah, zut alors! [33] Черт возьми! (фр.) Кончено дело! О, боже мой!

Станка громко плакала, вся съежившись. Миле прижимал ее к себе.

— Станка первая выпустила из рук свой край, — заметил Сверхштатный.

— Первая или последняя, это не имеет никакого значения, — этот человек был уже готов, — ответил Миле не совсем уверенно.

Станка захлебывалась от слез.

— Может быть, он только потерял сознание, — попробовал утешить Сверхштатный.

Кока вспылила:

— Потерял сознание… кончился человек!

Станка начала что-то лихорадочно нашептывать Миле. Чтобы подбодрить девушку, он все крепче и крепче прижимал ее к себе и сам чувствовал какую-то уверенность, ощущая ее горячее дыхание.

— Но если так… нас вызовут в полицию, — продолжал Сверхштатный, все больше волнуясь.

— Конечно… и довольно об этом. — Кока взяла у Миле сигарету, закурила и забилась в угол машины. Она с силой раскуривала сигарету, которая, вспыхивая, освещала ее маленькое круглое лицо под белокурыми растрепанными локонами.

Машина вышла из темных улиц на освещенную площадь, широкую и пустую. Ветер гнал клочки бумаг, редкие прохожие, подняв воротники пальто, спешили вдоль темных домов.

— Я хочу сойти, — объявил вдруг Сверхштатный, пытаясь в тесноте высвободиться из рясы.

Никто ему не ответил. Станка не двигалась, уткнув лицо в грудь Миле. Свободной рукой он стирал с себя черную краску. Машина, шурша шинами, проехала улицу Князя Михаила, завернула за угол и так резко остановилась, что ее слегка занесло.

Никто не шевелился. На третьем этаже, в квартире Распоповичей, было освещено два окна. Главички-младший долго возился у ворот, а за ним следовала его тень. В ярком свете фар отчетливо было видно каждое его движение, вся его фигура, фуражка с золотым галуном, как у морских офицеров, и длинные кожаные перчатки, которые он снял не спеша, свернул и положил в карман короткой кожаной куртки. Куртка под лучами фар блестела, словно облитая водой. Два волнообразных движения — и черная масса автомобиля исчезла в раскрытой пасти подземного гаража.

В «клубе» все оживились, за исключением Станки: она бросилась ничком на диван и замерла, уткнув лицо в подушки. Она уже не плакала, но все время вздрагивала. Она не поднимала головы, боясь увидеть в углу комнаты того страшного человека, откинувшего голову к самой стене. Как он закричал! И как вскинул руки перед тем как грохнуться! Человек вдруг весь обмяк, будто перерезали веревку, на которой он висел! Вскрикнул и упал. Поднял руки, чтобы ухватиться за отрезанный конец веревки, и повалился. Хоть бы слово сказал ей кто-нибудь, сел бы рядом с ней. Но она не смела поднять глаз — вдруг увидит того человека. И Коку не могла позвать, — стыдно было за свою слабость. Закрыв лицо руками, зарывшись в подушки, обдавая их своим горячим дыханием, Станка чувствовала себя совсем заброшенной, одинокой, всеми покинутой. Она заплакала; вскоре все лицо ее стало мокрым от слез; кончиком языка она слизывала их с губ. Только бы не увидеть того человека, у которого в головах горит свеча; открытый рот, — боже мой! — эти черные зубы, черные испорченные зубы!

У окна раздались чьи-то тяжелые шаги. Может быть, жандарм.

В этих столь знакомых четырех стенах Миле двигался вполне уверенно. Он умылся, румяные щеки его лоснились, взгляд голубых глаз был открыт и безобиден. Он увидел неподвижную Станку и сел рядом с ней. Кока ногой отпихивала сброшенную рясу. Миле протянул руку. Оттолкнет ли его Станка, как отталкивала до сих пор? Он пожалел, что они уже больше не в машине. Женщины так податливы, когда плачут. И так сладко целуются! Женщины очень любят целоваться, когда плачут, когда сердце у них разрывается от рыданий и все лицо мокро от горячих слез. За слезами и горем скрывалось огромное наслаждение — Миле уже кое-что знал и испытал. Он подумал: женщину надо всегда заставлять плакать, хотя бы и побоями. Рука его уже коснулась рук Станки, оказалась возле самых ее губ: она судорожно за нее ухватилась. Миле придвинулся еще ближе. Она немного потеснилась, чтобы дать ему место. Он обхватил ее за талию, тонкую и теплую; нагнулся к самому ее затылку.

— Почему ты так лежишь?

— Не я была первая… он так вскрикнул… открыл рот, я растерялась.

Он не знал, что отвечать. Он вообще не умел говорить нежности и сказал только:

— Конечно… он и без тебя мог подохнуть. — Миле устроился поудобнее на диване; теперь все ее гибкое тело, содрогающееся от рыданий, невинно поддавалось его легким ласкам. Станке казалось, что наслаждение, которое она испытывает, вызывается тем, что Миле ее утешает. А Миле казалось… нет, он был уверен, что таким способом, прижимая ее к себе, поглаживая ей бока и незаметно касаясь нежной округлости ее груди, он в самом деле ее утешает.

В коридоре раздались шаги. Потом открыли дверь в бывшей кухне. Чей-то низкий голос спросил: «Здесь?» Кто-то шел по бетону в тяжелых сапогах. Кто-то вздохнул, будто освободившись от ноши. Потом два голоса стали перешептываться. Ясно послышался смех.