Джузеппе Понтиджа - Луч тени

— Чао, — сказал Антонио с порога. — Быть может, завтра не увидимся.

Выходя из подъезда, Антонио на секунду задержался на улице и, прежде чем двинуться влево, к Тичинским воротам, незаметно покосился вправо. Полгода подполья отучили его от привычки озираться, но приучили все видеть. Для этого необязательно было поворачивать голову или менять направление взгляда. Город стал для него сетью явок, проходных дворов, закрытых или открытых подъездов. Попадая на оживленный проспект, он старался напустить на себя безразличный вид и ни на ком не задерживать внимания. Ему казалось, что он идет под стеклянным колпаком, защищающим его от всех остальных. Но он заблуждался. Как-то на Туринской улице он с ходу влетел в чьи-то объятия и почувствовал, что кровь прилила к лицу, а ноги подкашиваются. Он быстро высвободился из чужих рук и, только узнав изумленное лицо старого приятеля по школе, с которым не виделся много лет, сумел пробормотать несколько слов, то ли извиняясь, то ли оправдываясь. Затем он пригласил его в бар и там, изображая на своем лице внимание к изливавшемуся на него потоку речи, убедился наконец, что сердце успокаивается, а глаза под вспотевшим лбом принимают обычное выражение.

Подчас он вздрагивал от исполненных откровенного любопытства взглядов прохожих. Только тогда он задумался над тем, что в этой беззастенчивой уверенности в своем праве рассматривать тебя в упор таится одна из форм насилия, поощряемого беззащитностью жертвы. В трамвае он часто замечал, как многие пристально, даже настойчиво, рассматривают всех входящих и выходящих пассажиров, особенно инвалидов или стариков. Тогда ему пришла в голову мысль, что нищим подают милостыню не столько из сострадания к их несчастьям, сколько в виде подачки за зрелище для жадных, притворно участливых взоров. Поэтому он по возможности избегал трамваев и почти никогда не нарушал этого правила нелегальной жизни.

Он вращался в мире, который стал чужим и враждебным, — в мире опасностей, подвохов и роковых случайностей. На улице он опасался тех, кто шел сзади, и тех, кто двигался навстречу, кто сверлил его взглядом и кто не обращал на него внимания. Жизнь до подполья казалась ему нереальной: в ней можно было глядеть по сторонам, выискивать знакомых, раскланиваться с ними.

Он вырос в небольшом городке, и в детстве его больше всего поражало, что на площади, куда его водил за руку отец, их узнает и приветствует бесчисленное количество знакомых. В Милане общаться с людьми приходилось реже. Однако в памяти у него остались летние вечера, когда он со своим другом ходил к фонтанчику возле Арены пить «гнилую воду», обладавшую, по слухам, какими-то целебными свойствами. Вода была скверной, но прохожие пили ее с суеверной надеждой и с мрачным юмором, отличающим миланцев. На площадке возле фонтанчика собирались люди, завязывались разговоры, мужчины в майках наполняли бутыли водой, чтобы отнести их родным, укрывшимся в тени густой листвы на скамейках. Этот патриархальный ритуал будил в нем грустные воспоминания о его родном городке.

Антонио приближался к Тичинским воротам. Вода там и сям растекалась лужами по тротуару, а трамваи, проезжая по улице, окатывали прохожих фонтаном брызг. Выйдя на площадь против Триумфальной арки, он на секунду умерил шаг, чтобы проверить, нет ли за ним слежки. Затем, свернув налево, поднялся к мосту и облокотился на парапет. Вода в канале, огибая понтоны плавучего дока, медленно текла вдоль низких домов на набережной в сторону темневшего вдали горизонта. Бесшумно полыхнула молния и осветила покрытый тучами край неба.

Антонио спустился к стоянке такси. Открыл дверцу передней машины и со словами: «Соборная площадь»- пригнулся, чтобы сесть на заднее сиденье. В это время в другую машину садился мужчина средних лет в широкополой шляпе.

Такси, подпрыгивая на брусчатке, выехало на бульвар к Тичинским воротам. Обернувшись, Антонио увидел, что следом за ними идет другая машина. Ухватившись руками за сиденье, он глядел, не отрываясь, в переднее стекло. За Тичинскими воротами, у самой колоннады Сан-Лоренцо, он тронул водителя за плечо:

— Остановите, пожалуйста.

— Здесь? — спросил таксист, резко тормозя и подруливая к бровке. — Вам разве не на Соборную площадь?

— Да, но я выйду на минуту. — Антонио открыл дверцу. — Я мигом обратно.

Выйдя на улицу, он пересек площадку перед церковью Сант-Эусторджо и подошел к какому-то ветхому зданию с облупленными стенами. Приблизился к двери, чтобы рассмотреть номер, затем неуверенно оглянулся, словно ошибся. Другое такси как раз проезжало мимо. Сидевший в нем пассажир в шляпе обернулся, чтобы лучше рассмотреть римские колонны, мелькнувшие в окне машины. Не сбавляя скорости, автомобиль проследовал в направлении Карроббио.

Антонио еще раз взглянул на номер у входа, затем вернулся к открытой дверце такси.

— Спасибо, — сказал он. — Поехали.

Когда он вышел на Соборной площади, порыв ветра заставил его зажмурить глаза. Со стороны площади Кордузио надвигались тучи, быстро сокращая желтый просвет, на фоне которого в наэлектризованном воздухе кружились листья и клубы пыли. На соборной паперти не было ни души. Немногие прохожие спешили по своим делам, держась рукой за шляпы. Антонио поднялся по ступеням и толкнул одну из боковых дверей.

Внезапно он очутился в безмолвном полумраке. Огромные колонны уходили ввысь к нервюрам свода. Чувствовался острый запах ладана и воска. Мраморный пол усиливал звук шагов, глухо отдававшихся где-то наверху.

Антонио прошел в левый неф, миновал боковые капеллы и, дойдя до первого ряда скамей, прислонился к холодной как лед колонне. Скрестив руки, он стал приглядываться к трепетным языкам пламени на главном алтаре.

Там, за железной решеткой, шла церковная служба. Клирики в красных накидках на плечах согбенно сидели в деревянных нишах друг против друга. В кадиле, помещавшемся между ними, курился фимиам, окутывавший их густой пеленой.

Антонио взглянул направо, затем назад и только тогда увидел, что в соседнем нефе, опершись на спинку скамьи, стоит Трави и не сводит с него глаз. Антонио слегка кивнул ему и не спеша пошел к выходу. Он пересек центральный неф и перешел в правый. Затем прошел мимо Трави, сел на скамью у колонны в темном углу.

Здесь он оставался, пока сзади не послышались шаги. Он обернулся к севшему рядом человеку и прошептал:

— Как дела?

— Хорошо.

Рядом никого не было. Чуть поодаль мраморные перегородки отделяли неф от алтарной части.

Они немного помолчали. Затем, не поворачивая головы, Антонио спросил:

— Как Эмилио воспринял новость?

— Так же, как и мы. Ни за что не хотел верить. — Трави понизил голос: — Теперь он его опасается.