Джузеппе Понтиджа - Луч тени

— По-твоему, это называется жизнью? — спросил я, не поворачивая головы.

Он приподнялся.

— Что ты хочешь сказать? — воскликнул он. — Кто дал тебе право судить меня? Не много ли ты берешь на себя?

— Не кипятись! — сказал я, взглянув на него. — Я о тебе ведь забочусь.

— Нет, о себе. Что ты знаешь обо мне? О том, что у меня в голове?

Я не возражал:

— Конечно, мне трудно влезть в твою шкуру.

— Да кто тебя просит? Я, что ли?

— Нет, конечно.

— И я не собираюсь влезать в твою, — продолжал он. — Почему, собственно, я должен с тобой соглашаться?

— Вовсе не должен. Одного только не понимаю — зачем ты поехал с нами. Может, у тебя было совсем другое на уме?

Я наблюдал за пылинками, кружившимися в последних лучах солнца.

— Может, ты и затеял это совместное путешествие, чтобы поскорей вернуться?

Он опустил голову.

— Пожалуй, что так… И правда, — он посмотрел на меня, — не лучше ли нам вернуться?

— Да, — пробормотал я. — Лучше.

Я сидел в приемной врача. Ждал своей очереди и просматривал медицинские журналы. Журналы лежали на низком столике, и листали их только я да один мальчик, передразнивавший мои движения. Брать журналы и укладывать их вслед за мной на колени нравилось ему больше, чем разглядывать картинки. Но и меня они не интересовали.

Когда я поднял голову, мальчик тоже оставил свое занятие и удобней устроился в кресле. У него были смешливые, с хитрецой глаза, вызывавшие невольную улыбку. Он тоже улыбнулся в ответ. Затем по-кошачьи, исподтишка, протянул руку за журналом. Но едва он принялся его листать, подперев подбородок ладонью, как раздался материнский окрик:

— Перемени руку!

Мальчик машинально изменил положение, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Уткнулся подбородком в левую руку и принялся листать журнал правой.

— Вы каждый раз делаете ему замечания?

— Да, — ответила она с вызовом. — Когда ест, когда пишет. И так из года в год — сущее наказание!

Наклонившись над столиком, мальчик искоса на нее поглядывал. Вид у него был слегка оробелый.

— Левша от рождения? — спросил я.

— Раньше еще хуже было! — сказала мать, словно ждала этого вопроса. — Раньше он все делал левой. Хоть сейчас стал немного исправляться. И то благодаря булавкам.

— Булавкам?

— Да, булавкам. В первом классе, бывало, он примется писать не той рукой, а я — тык его булавкой. И помогло.

Я невольно отпрянул. Мамаша, должно быть, заметила мое движение, ибо поспешила добавить:

— Колола, конечно, не изо всех сил!

— Да, раз проколола до дырки! — вмешался в разговор мальчуган. — Смотрите! — И он повернул ко мне тыльной стороной левую руку.

Удар пришелся в цель. Чтобы окончательно не осрамить мать, запричитавшую: «Вот дурачок-то!», мальчик добавил, что больно было не очень. Видно, сам он смирился со своей участью. Время от времени поглядывал на меня и, казалось, ждал, что я скажу.

— А зачем ему все делать правой?

— Чтобы быть как все! — воскликнула мать. — Чем он хуже других? Видели бы вы его за столом. Ложка — в левой, стакан — в левой. Есть от чего сойти с ума!

Заметив мое смущение, мальчишка подлил масла в огонь:

— Учительница в школе пересадила меня с первой парты, чтобы я не действовал ей на нервы.

Видно было, что он привык определенным образом оценивать поступки окружающих. Когда через минуту я спросил его, стесняется ли он своего физического недостатка, он отрицательно затряс головой.

— Будь ты один, стал бы ты обращать на него внимание?

— Нет.

— Значит, ты стараешься для других? — кивнул я тихонько на мать и на посетителей в приемной.

— Да.

— Но ведь ребенок прав! — воскликнул я, обращаясь к матери. — К тому же не один он такой на свете!

— Вам легко говорить, — отрезала сухо мать.

Я не сводил глаз с мальчика, с его умного, светлого личика.

— Между прочим, левши прекрасно управляются левой, — попробовал я снова перейти в атаку. — Видели бы вы, до чего они метко стреляют по тарелочкам!

— Для нас неумехи те, кто не умеет управляться левой рукой, — сделал он неожиданное заявление.

Я промолчал, а про себя подумал: «Может, врач сумеет ее переубедить».

И принялся ждать.

Но когда после осмотра врач вышел их проводить, я услышал, как он вкрадчиво внушал мальчику в коридоре:

— Не пользуйся левой, понял? Ты должен быть таким, как все. Старайся работать правой, и все будет в порядке.

Моя тетя живет на берегу озера.

Она начальствует в небольшом почтовом отделении, где, кроме нее, нет других служащих.

Ей шестьдесят лет, она маленькая, седая и уже нелегка на подъем. Одевается она всегда в черное.

Моя тетя — старая дева.

Ни в чем другом я так не уверен, как в этом.

Я приезжаю на автобусе.

Тетя ждет меня с каким-то мальчуганом. Она встает на цыпочки, чтобы дотянуться до моей щеки.

— Положил в чемодан все, что нужно?

— Да.

— Ничего не забыл?

— Нет, тетя.

— Приехал отдохнуть?

— И немного поработать.

— Ах, — говорит она почти с огорчением, — все-то ты пишешь!

Узнаю старый дом, комнату с видом на озеро.

— Здесь все по-старому, — говорит тетя. — Только я на ладан дышу.

Спускаемся по лестнице.

Тетя, как всегда, «дышит на ладан», а я «все расту».

Послушать ее, то я должен бы быть сейчас великаном, льющим слезы на ее могиле.

За столом я ей говорю: — Тетя, в четверг почта бастует.

— Меня это не касается.

— А кого же?

— Тех, кто бастует.

— Разве ты работаешь не на почте?

— Да, но я не бастую. Это несерьезно! Не валяй дурака! Я же на государственной службе!

— Конечно, ты не можешь позволить себе уйти даже в отпуск, — подкалываю я.

— Зато скоро выйду на пенсию. К осени просила выдать мне выходное пособие. Пока держусь на ногах, нужно подумать и об отдыхе. Не хочу дожидаться, пока стану развалиной.

На террасе ресторана, выходящей к озеру, крутят диски, и местная молодежь танцует. Небо усеяно звездами. Луна выходит из-за деревьев. Тетя тычет пальцем в парочки и возмущенно шепчет мне на ухо:

— Что они делают? Уснули?

— Нет, тетя.

— А что же?

— Наслаждаются близостью.

— Ага! — язвительно восклицает она. — Вот в чем дело. И это называется танцами?

— Может, и нет, — соглашаюсь я (несколько пар вообще застыли на месте).

— Разве это развлечение?

— Кому что нравится.

Тетя подозрительно смотрит на меня:

— На что ты намекаешь?

Я молчу. Для ее успокоения добавляю:

— Конечно, это не то, что было раньше.

— Слава богу, хоть ты понимаешь, — восклицает она. — Или хотя бы делаешь вид.

Ей достаточно моего согласия. Тетя сильно сдала. Раньше ее трудно было уломать. Теперь же, когда мы идем по тропинке, она говорит: