Иозеф Грегор-Тайовский - Избранное

Теперь ребятишек уже в новой школе учат, и поп каждую неделю приходит.

И охота ему из прихода пешком тащиться чуть не час! Шустрый, видать, горбину, как я, не гнул, вот и бегает, что тебе заяц.

Оно, конечно, приятно ребят послушать, как умно отвечают, это он нарочно нас, когда двух, когда трех мужиков, в школу зазывал, только ведь и мы в молодые-то годы не глупее детей наших были.

В детстве-то мы все смышленые, а поглядим-ка, что за осел из тебя выйдет, когда шестьдесят, как мне, стукнет.

Или вот еще! Я как узнал, меня аж затрясло!

Штраф с детей повадились брать, если те школу пропустят…

Недавно ходили по домам, вместо денег подушки забирали, так их матери потом по кроне выкупать должны были.

Стыд и срам, чтоб им пусто…

Да ведь такие деньги никогда во благо не будут…

Чтоб он подавился… чтоб ему…

Вот я и говорю, не надо нам было новой школы, и Якубко нечего было из-за нее выживать.

Он так и сказал, когда мы пришли к нему попрощаться, что на нас зла не держит, а вот священнику, пока жив будет, не простит…

А по весне и у нас в Крпцове открыли кооперативную лавку, вроде как от той, что в приходе.

Выпивку-то нам уже в запечатанных бутылках продают и вроде разрешение на продажу в розлив вот-вот обещают дать, потому как не дело это — дождь, скажем, на дворе либо холод собачий, а в лавке выпить не смей…

Домой принести? Да разве дома выпьешь — жена пилит, дети орут. А там ты у всех на виду, шею свернешь, чтоб от любопытных глаз скрыться… И я уж говорил прежде и сейчас от своих слов не отказываюсь — ничего хорошего в той лавке нет!

В десять продавец тебя уж взашей гонит, хоть бы жена, скажем, померла, или еще какое горе, и опять же, сколько душа просит, не даст, а коли и даст — все с оговорками.

Так-то вот!

Я и говорю мужикам: старая школа разваливается, надо бы придумать чего.

И покупателя на нее не находится, потому как землицы к ней нет, вот и стоит, пока не рухнет.

Окна выбиты, двери сорваны, крыша течет — недолго стоять осталось.

Вот если б деревня какой золотой дала, не пожалела, можно было б там все в порядок привести, столы бы вернули из новой школы, печки выложили, глядишь, было бы где зимой собраться посидеть.

А там, глядишь, какой порядочный еврей открыл бы в ней корчму…

Ведь сейчас, может, кто и захотел бы приехать — жить-то негде.

Или школу бы назад в старую избу перенесли…

Потому я хоть прямо в глаза священнику сказать могу, что, мол, не нужна нам была эта новая школа!

Все придумывает невесть что.

Теперь вот слух прошел, будто хочет он сейчас по округу себя в кандидаты выставить, и был уже и у нас, чтоб мы его, значит, доверием уважили… голоса за него дали.

Как не так, держи карман шире, дам я тебе голос и еще добавлю… Получишь, что заслужил.

По мне, так лучше какого чужого выбрать, кого я в глаза не видел, тот мне хотя бы зла никакого не сделал, не то что ты! Придумщик на нашу голову!!

Погоди… Лопнет наше терпение, мы тебе все припомним!

Перевод Т. Чеботаревой.

Мы с моим хозяином занялись ремеслом в одно время; только он — как мастер, а я — как его ученик. Хозяин вскоре женился, а я так до сих пор и не ведаю радостей семейной жизни.

Потом в дом взяли еще одного ученика, Яно, и первый год мы обходились без прислуги. По дому и на кухне я помогал молодой хозяйке, в город с поручениями бегал Яно.

Через год у нас родился ребенок.

Сперва мы попробовали справляться сами. Но, хотя хозяин зуботычинами и ремнем, а хозяйка метлой усердно побуждали нас получше ухаживать за младенцем, дело не шло на лад. Мы готовы были терпеть подзатыльники и таску, лишь бы хозяин взял к этому крикуну няньку.

И она явилась! Но какая!

Не в том дело, что девчонка как есть деревенщина, а в том, что в свои пятнадцать лет вся-то была — с кулачок! Этакая просмоленная пигалица, ручки — спичинки, глазенки вытаращенные. И вся какая-то зеленая, убогая, встрепанная, да к тому же и глухая.

Хозяйка не хотела ее брать, да мать девчонки очень упрашивала. Говорила, что она справится, а плата — какая будет; лишь бы на какую одежонку заработала — и то ладно!

С Аполеной или — как мы ее прозвали — с Поленом мы быстро подружились, но за это ей пришлось обслуживать поначалу и нас. Прикажут нам что-нибудь, а мы норовим все спихнуть Аполене. А она, простая душа, все и делала за нас. А если что получалось не так и нас за это драли, мы грозили ей, злились на нее и даже поколачивали, а то раскрутим ее во дворе — и отпустим.

Вытворяли мы с ней точь-в-точь, как отпетые сорванцы, если в руки им попадется котенок: мучают до тех пор, пока не подохнет или не вырвется.

И не только мы, ученики, но и хозяйка невзлюбила эту дуреху — за то, что мало было сказать ей или приказать — изволь сама показывать, как что надо делать.

Хозяйка накричит на нее, оттаскает за волосы, а та хоть бы что.

Полено рада-радехонька, что может вволю наесться, и уже через несколько дней стала выглядеть получше. Когда я проорал ей об этом в самое ухо, она довольно кивнула мне.

Во второе или третье воскресенье к нам явилась девчонка, вылитая Аполена, только почище и покрасивее одета; и на голове платок, а не полотняная тряпка. А в остальном точно такая же нескладеха.

Пришла, засмеялась, во все горло крикнула, здороваясь, и хотела хозяйке ручку поцеловать. Мы, то есть я с Яно, так и вытаращились на нее.

— А где-же-моя-сестра? — сказала она невнятным голосом, как будто рот у нее был забит картошкой.

— Видать, эта такая же дурочка, как и наше Полено, — засмеялся Яно, а за ним и я.

Аполена из кухни увидела сестру и вышла к ней. Они засмеялись друг дружке, сестра взяла у Аполены ребенка и поцеловала. Аполена потянула сестру за юбку, и обе ушли на кухню.

Мы поняли, что и эта глухая, а удивительное сходство с нашей Аполеной убедило нас, что они сестры.

Из кухни на дворик не доносилось ни звука, кроме криков маленького Юлика. Мы заглянули в кухню: сестры разговаривали жестами.

В следующее воскресенье пришла их мать и взяла постирать Аполенино бельишко.

Через неделю мать принесла выстиранное белье назад, и с ней пришла восьмилетняя девочка, младшая сестра. Она отрывисто произнесла несколько слов, но и младшая больше кивала, моргала и показывала руками, чем говорила.

— Эта тоже ваша? — спросила хозяйка (мастер, если вам интересно знать, был в кегельбане; играл и в кегли, и в карты. Но это к делу не относится).

— Моя, тоже моя.

— Но она слышит?

— Слышит, да от Аполены и от старшенькой, что приходила сюда в воскресенье, научилась все больше руками показывать. Уж я ее и лупила незнамо как, но ежели не захочет — не говорит, только показывает. Я уж и в школу ее отвела, может, там лучше говорить научится, да не больно-то ей учеба дается. Опять же дети: сами знаете — она им показывает, а они передразнивают…