Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Ничего подобного, могу вас уверить. Он был исключительным человеком, его способности внушали страх, а чувство стиля было идеальным – он никогда не опустился бы до смерти от собачьего репеллента.

– А ведь от него осталась книга! Великая книга. Она действительно так хороша? – спросил Дердл.

– Когда ее опубликуют? – спросил Аронсон. – Холлиер, ведь это вы ею занимаетесь?

– Этим занимались другие, пока я болел, – ответил Холлиер. – Насколько я понимаю, сбор предложений от издателей пока не закончен. Люди, даже не видевшие книгу, желают купить права на экранизацию.

– Важнее всего то, что рукопись следует поместить в университетскую библиотеку, – сказал Джубили, профессиональный архивист. – Она родилась в этом университете, она была причиной инцидента, который, сколь он ни ужасен, навсегда останется в анналах университета. Поэтому рукопись нужно поместить туда, где ей следует находиться по праву.

– Он оставил ее библиотеке своего старого колледжа, – сказал Холлиер. – Святого Иоанна и Святого Духа. Для вас – «Душка».

– Боюсь, в такой мелкой библиотеке не умеют правильно обращаться с рукописями, – сказал Джубили. – Вы можете гарантировать, что ее будут хранить как следует, переложив страницу за страницей листами бескислотной бумаги?

Я вспомнил рукопись Парлабейна – замызганную пачку листов – и улыбнулся про себя.

– Не понимаю, как вы можете называть это «инцидентом», – сказал Дердл. – Как вы не видите: это наше собственное преступление, да еще какое! Сколько университетов могут похвалиться собственным преступлением – то есть общепризнанным, неоспоримым? Оно придает нам особое качество, ставит нас гораздо выше любого другого североамериканского университета. Оно попало в международные новости! Это стоит не меньше трех нобелевских лауреатов! Поднимает нас на небывалую высоту в научном мире!

– Какая чушь! – воскликнул Стромуэлл. – Как можно такое говорить?

– Как можно такое спрашивать? А еще медиевист! Каковы были великие ученые прошлого? Корыстные попрошайки, бахвалы, злопамятные задиры и склочники. Эрки и его убийца – именно из такого теста. И еще они были великими гуманистами. А что такое современный ученый? Затхлое пугало в тисках мещанского «как бы чего не вышло».

– Говорите только за себя, – возразил Стромуэлл.

– Я и говорю за себя! Именно это я сегодня утром сказал жене за завтраком.

– А она?

– Она, кажется, ответила: «Да, дорогой» – и продолжала составлять список покупок. Но это не важно, а важно то, что некая гротескность и вырывающаяся из ряда оригинальность необходимы для настоящего ученого и придают ему особую славу. Мрачное величие убийства Эрки падает отсветами на всех нас; оно сообщает частицу величия и нам. А книга его убийцы – это в каком-то особом смысле наша общая книга.

– Вы даже не знаете, хороша ли она.

Пока они препирались, другие участники застолья пытались в угоду декану переменить тему.

– Я слышал из надежного источника, что скоро в нашем университете появится еще один нобелевский лауреат, – объявил Бойз.

– То есть ему ее дали? – уточнил Гилленборг.

– Ну, пока нет официального объявления, стопроцентной уверенности быть не может, но в этом году было только три претендента, и я слышал, что наш – первый в списке.

– Я так и думал, когда прочитал его Коберовскую лекцию. Ози говорил как человек, который знает, что пришел разбудить мир. Нам всем придется научиться думать по-новому. Экскременты – ежедневный барометр, показывающий, куда движется тело, а возможно, и душа, – к здоровью или болезни. Разумеется, Ози стоял на плечах Шелдона, но все мы стоим на чьих-нибудь предыдущих трудах.

– Именно в этом блеск и слава университета, – сказал декан. – А не в каких-то там ужасных нарушениях естественного порядка.

– Вы всегда тяготеете к свету, господин декан. Возможно, для гармонии нужно и то и другое.

– Совершенно верно, – согласился декан. – Сознаюсь, я никогда особенно не любил Маквариша, но хорошая современная теология признает за каждым человеком право добираться в ад своим собственным путем.

Я слушал, и мне в сердце вползала печаль, явно с оттенком жалости к себе – той самой, которую я заклеймил сегодня в речи, обращенной к Холлиеру. Ну что ж, может быть, немного пожалеть себя не помешает, когда ни от кого больше жалости ожидать не приходится. И я отдался этому разнузданному чувству, которое, к моему облегчению, через несколько минут сменилось глубокой нежностью.

Vogue la galère , Мария. Да плывет твой корабль.

– Ты должен прекратить работу над книгой.

– Артур, нет!

– Может быть, не насовсем. Но сейчас ты должен остановиться. Мне нужно время подумать.

Трое членов совета сидели в большой гостиной пентхауса. Они уже почти кричали, нарушая деловую атмосферу встречи, – впрочем, атмосфера и с самого начала была не очень деловой. Однако это была деловая встреча, а трое участников представляли собой недавно основанный Фонд Корниша по содействию искусствам и гуманитарным наукам, в полном составе. Артур Корниш, который сейчас бегал взад-вперед по комнате, был, без сомнения, деловым человеком; бизнес-партнеры знали его как председателя совета директоров, но сильно удивились бы разнообразию его интересов, не разделяй он свою жизнь на отдельные аккуратные отсеки. Преподобный Симон Даркур, розовый, пухлый и слегка нетрезвый, выглядел именно тем, кем был, – священником-ученым в неловком положении. Третья фигура меньше всего походила на члена совета чего бы то ни было: жена Артура, Мария, по-цыгански босая, в домашнем платье, которое можно было бы назвать крикливым, не будь оно сшито дорогими кутюрье из дорогих тканей.

Существует ничем не оправданное мнение, что женщины по природе своей миротворцы. Мария попыталась взять на себя эту роль.

– Но Симон уже так давно над ней работает!

– Мы поторопились. В смысле – заказать ему книгу. Надо было сперва посмотреть, что он раскопает.

– То, что он раскопал, не обязательно так ужасно, как ты думаешь. Верно, Симон?

– Понятия не имею. Решать будут специалисты, и это может занять много лет. У меня пока ничего нет, кроме подозрений. Я уже жалею, что о них упомянул.

– Но ты подозреваешь, что дядя Фрэнк подделал рисунки старых мастеров – часть тех, которые он оставил Национальной галерее. Это уже само по себе ужасно.

– Да, это может оказаться неуместно.

– Неуместно! Мне бы твое хладнокровие. Наша семья занимает высокое положение в канадских финансовых кругах, и вдруг одного из нас подозревают в подделке картин!