Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

И он ушел.

– Симон, тебе тоже надо прямо сейчас уходить? – спросила Мария. – Я хотела задержать тебя на пару слов… может, выпьешь?

Симон подумал, что этот вопрос совершенно излишний. Его снедало такое авторское беспокойство за книгу, что он всегда готов был выпить. Надо будет последить за собой. Пьяница-священник. Пьяница-профессор. Какой позор!

– Я налью тебе, если хочешь, – сказал он. – Мне кажется, ты стала пить гораздо больше по сравнению с университетом.

– Мне и нужно больше, чем тогда. Мне досталась крепкая голова от дяди Ерко. Не волнуйся, Симон, мне далеко до алкоголизма. Я никогда не сравняюсь с доктором Гуниллой Даль-Сут.

– Доктор просто героически сражается с бутылками. Но я почему-то не думаю, что она страдает, как это называют американцы, алкогольной зависимостью. Она любит вино и может много выпить не пьянея. Вот и все.

– Ты не составишь мне компанию?

– Боюсь, я и так слишком много пью, а у меня не такая замечательно крепкая голова, как у вас с доктором. Я выпью газировки.

– Симон, ты справишься со всем, что на тебя навалили?

– Меня беспокоит эта опера – что абсурдно, потому что она вообще не моя забота. Вы с Артуром хотите выкинуть на нее сотни тысяч долларов, но деньги-то ваши. Вы, конечно, делаете это для Пауэлла?

– Нет, конечно нет – хотя со стороны это наверняка именно так и выглядит. Он действительно все время подталкивал нас и не дал хорошенько все взвесить. То есть я думала, мы просто дадим немного денег Шнак, чтобы она поработала с рукописями Гофмана, какие найдутся. Но Пауэлл предложил поставить оперу. Он так бурлил энтузиазмом и валлийской риторикой, что заразил Артура, и ты помнишь, как Артур сразу увлекся всей этой затеей. И вот мы здесь – увязли по шею в чем-то таком, чего не понимаем.

– Надо думать, Пауэлл понимает.

– Да, но мне совершенно не нравится сочетание Артурова идеализма и пауэлловской пронырливости. Если опера не провалится с треском, то победителем наверху кучи окажется Пауэлл. Надо полагать, Шнак тоже выиграет, хоть я и не понимаю, как именно; но Пауэлл, как организатор всей затеи, обязательно окажется в лучах прожекторов, а ему только этого и надо.

– Почему ты не возражаешь, чтобы Шнак что-то выиграла, но так настроена против Пауэлла?

– Он использует Артура, а следовательно, и меня. Он карьерист. Он известный актер, но знает, что на этом поприще двигаться дальше особо некуда, и хочет стать режиссером. Он очень хорошо знает и понимает музыку, а потому хочет поставить оперу, причем на высшем уровне. Во всем этом нет ничего плохого. Послушать Пауэлла, так это Артур ринулся в авантюру очертя голову, но на самом деле наоборот. Это Пауэлл всех втянул. Думаю, он воспринимает Артура и меня только как ступеньки лестницы, ведущей к успеху.

– Мария, тебе надо хорошо понимать, что такое меценат. Я много знаю о меценатстве, навидался в университете. Либо ты пользуешься, либо тобой пользуются. Либо ты требуешь самый большой кусок пирога, и добиваешься, чтобы галерею, театр или что там назвали в честь тебя, и настаиваешь, чтобы твой портрет повесили в фойе, и смотрели тебе в рот, и слушали каждый твой чих затаив дыхание, – либо ты просто денежный мешок. Работая с артистами, следует понимать, что имеешь дело с людьми непревзойденной наглости и невероятной самовлюбленности. Поэтому надо либо поставить себя жестко и добиваться, чтобы тебя каждый раз выдвигали на первый план, либо участвовать из чистой любви к искусству. Не жалуйся, что тебя используют. И вообще будь великодушна. Думаю, излишне напоминать, что великодушие – добродетель столь же редкая, сколь и прекрасная.

– Я совершенно не отказываюсь быть великодушной, но мне обидно за Артура. Симон, мне совершенно противно, отвратительно, ужасно и гадко второе название нашей оперы – «Великодушный рогоносец». Я чувствую, что Артура пытаются поиметь.

– Рогоносцев не имеют – их обманывают.

– Я об этом и говорю.

– Если такое происходит с Артуром, то виноват в первую очередь он сам.

– Симон, то, что я тебе сейчас скажу, я не могу сказать больше ни одному человеку в мире. Ты меня понимаешь, когда я говорю, что Артур – подлинно благородный человек. Слово «благородство» вышло из моды. Видимо, оно недемократично. Но никакое другое слово к Артуру не подходит. Он замечательно щедрый и открытый человек. Но именно поэтому он ужасно уязвим.

– Он очень привязан к Пауэллу. Не буду напоминать, что он позвал его в свидетели на вашу свадьбу.

– Да, и до тех пор я о Пауэлле ни разу не слышала, а тут он вдруг явился – весь из себя элегантный и красноречивый. Наглый и пронырливый, как кошка парикмахера, по старой пословице.

– Ты разгорячилась, а мне от твоей горячности хочется пить. Я все-таки выпью с тобой.

– Выпей. Симон, мне нужен твой мудрый совет. Я беспокоюсь и сама не знаю почему.

– Нет, знаешь. Ты думаешь, что Артур слишком привязан к Пауэллу. Верно?

– Не в том смысле, в каком ты думаешь.

– Скажи мне, в каком смысле я думаю.

– Ты думаешь, что между ними что-то гомосексуальное. В Артуре этого нет ни капли.

– Мария, для такой потрясающе умной женщины ты потрясающе наивна. Если ты думаешь, что гомосексуальность – это грубые случки в турецких банях или грязные поцелуи и гнусные пальцы, треплющие шею [322] …грязные поцелуи и гнусные пальцы, треплющие шею… – См. примеч. 168. , в каком-нибудь подозрительном мотеле, ты очень далека от истины. Ты говоришь – и я тебе верю, – что Артур благороден и это совсем не в его стиле. По совести говоря, я думаю, что это и не в стиле Пауэлла. Но навязчивое обожание человека, чертам характера которого он завидует, готовность дарить этому человеку дорогие подарки и идти ради него на большой риск – тоже гомосексуальная любовь, если ветер подует в нужную сторону. Благородные люди обычно неосторожны. Артур – носитель подлинно артуровского духа: он ищет чего-то необычного, приключения, путешествия, поисков Грааля – и Пауэлл, кажется, предлагает именно это, а потому Артур не может перед ним устоять.

– Пауэлл – эгоистичный негодяй.

– И при этом, не исключено, великий человек или же великий артист, что совсем не то же самое. Как Рихард Вагнер, который тоже был эгоистичным негодяем. Помнишь, как он использовал и водил за нос несчастного короля Людвига?

– Людвиг был жалким безумцем.

– И благодаря его безумию у нас теперь есть несколько великолепных опер. Не говоря уже о совершенно безумном замке Нойшванштайн, который обошелся баварцам буквально в королевское состояние и окупился уже раз двадцать, просто привлекая туристов.

– Ты ссылаешься на кусок мертвой истории и на отвратительный скандал, который тут совершенно ни при чем.