Эрскин Колдуэлл - Мальчик из Джорджии

Он схватил мяч, нагнулся, поплевал на пальцы и опять начал размахивать правой рукой, И вдруг дал такого мяча, что я даже не углядел его в полете. Хэнсом, видимо, тоже проморгал, потому что он и с места не успел двинуться. Мяч угодил ему в левый висок с таким звуком, будто кто-то ударил доской по кипе хлопка, Хэнсом тихо застонал и повалился.

— Слушайте, мистер, — сказал человек в красной рубашке, подбегая к распростертому на земле Хэнсому. — Может быть, хватит? Довольно вам чкалить этого черномазого. Если и дальше так дойдет, как бы ему не окочуриться.

— Вы дали мне шесть мячей за мои деньги, — ответил папа, и я имею право все шесть и сыграть. Велите Хэнсому Брауну подняться и сунуть голову в дыру, он за это жалованье получает.

Человек в красной рубашке тряхнул Хэнсома за плечи и помог ему встать на ноги. Хэнсома шатало из стороны в сторону, он припал к брезенту, обеими руками ухватившись за края. Его голова приходилась как раз посередине дыры,

— Назад! — заорал мой старик на человека в красной шелковой рубашке.

Он развернулся и с такой быстротой послал мяч, что мы и моргнуть не успели, как Хэнсом повалился навзничь.

— Хватит! — крикнул человек в красной рубашке. — Вы убьете этого негра! Я не желаю возиться с мертвыми неграми!

— Пусть идет домой, — сказал папа, — тогда я перестану его лупить.

Человек в красной рубашке бросился к ведру с водой, схватил его и опрокинул Хэнсому прямо в лицо. Хэнсом дернулся всем телом и открыл глаза, Он обвел нас троих каким-то странным взглядом.

— Где я? — спросил Хэнсом.

Никто ему не ответил. Мы смотрели на него и ждали, что будет дальше. Хэнсом приподнялся на локте и повел глазами по сторонам. Потом дотронулся до головы и стал ощупывать большие круглые шишки на лбу. Они вздулись с куриное яйцо каждая.

— Я, кажется, дал маху, мистер Моррис, — сказал Хэнсом, глядя снизу вверх на моего старика. — Пожалуй, мне лучше вернуться и работать на вас и на мис’Марту, чем служить здесь, где меня будут чкалить мячами.

Мой старик кивнул и знаком велел ему подняться. Человек в красной рубашке собрал мячи и понес их к скамье. Мы пошли домой, взяв напрямик, позади балаганов. Хэнсом молча трусил за моим стариком, чуть не наступая ему на пятки. Время от времени он поднимал руку и ощупывал то одну, то другую шишку.

Когда мы были совсем близко от дома, папа остановился и строго посмотрел на Хэнсома,

— Ну, Хэнсом, кто прошлое помянет, тому глаз вон, — сказал мой старик. — И не вздумай приставать ко мне со своим паршивым банджо.

— Как же так, мистер Моррис! — сказал Хэнсом. — Я без банджо не могу...

— Поговорил и хватит, Хэнсом! Банджо дело прошлое.

— Мистер Моррис! Да вы хоть...

— Кто прошлое помянет, тому глаз вон, забудь про свое банджо, — сказал мой старик, поворачиваясь и входя через калитку на задний двор.

Однажды мой старик вскочил еще до свету и, не сказавшись ни мне, ни маме, ушел на рыбную ловлю. Он всегда норовил уйти с раннего утра, пока мама еще не встала, так как ему было хорошо известно, что стоит только ей проведать о его намерениях, и она упрется на своем и никуда его не пустит. Иной раз он уходил на Терновую речку дня на три, на четыре, и чем лучше был клев, тем дольше он пропадал. Моего старика хлебом не корми, только дай ему посидеть с удочкой.

Бывало, наловит всякой всячины — усатых сомов, окуней и прямо с крючка печет их на костре тут же на берегу.

Он говорил, что таскать рыбу домой нет никакого смысла: окуня полагается сначала как следует обвалять в кукурузной муке, а женщины ее жалеют, и оттого ему не нравится домашняя стряпня.

В то утро мама хватилась моего старика за завтраком, но ни слова мне не сказала и сделала вид, будто не замечает, что его нет дома. После завтрака я убежал за сарай и стал помогать Хэнсому Брауну лущить кукурузу и задавать сено Иде. Мы пробыли за сараем все утро лущили кукурузу, кололи сосновую лучину и подсчитывали, сколько можно выручить денег, если набрать побольше железного лома и продать его.

В полдень, когда на лесопилке загудел гудок, мама пришла к нам за сарай и спросила Хэнсома, не знает ли он, куда ушел папа. Я не любил ябедничать на своего старика и промолчал, хотя мне было известно от Хэнсома, что папа звал его с собой на рыбную ловлю,

— Хэнсом Браун, — сказала мама, — отвечай, когда тебя спрашивают! Где мистер Моррис, Хэнсом?

Хэнсом посмотрел сначала на меня, потом на лучину, которую он колол с раннего утра.

— Мистер Моррис где-нибудь здесь, мис'Марта. Разве его нет? — немного погодя ответил Хэнсом и так скосил на маму глаза, что белки у него стали похожи на тарелки.

— Ты, Хэнсом, прекрасно знаешь, что его нигде нет, — сказала мама, топнув ногой. — Нечего мне хвостом вертеть! Стыдись, Хэнсом!

— Мис'Марта, — сказал Хэнсом, взглянув маме прямо

в лицо, — я вовсе не верчу вам хвостом.

— Тогда говори, где мистер Моррис!

— Может, он пошел в парикмахерскую, мис'Марта? Я слышал, он говорил, что ему надо постричься.

— Хэнсом Браун, — сказала мама, хватая с земли тоненькую веточку, как она всегда делала, когда ей надоедало ждать ответа, — я хочу знать правду.

— А я и стараюсь говорить правду, мис'Марта, — сказал Хэнсом. — Может, мистер Моррис на лесопилке? Я слышал, он говорил, что ему надо сходить туда за досками для курятника.

Мама повернулась, отошла к калитке и посмотрела на заднее крыльцо. Мой старик всегда держал свою удочку там в углу, и мама знала это не хуже других.

— Мис'Марта, — сказал Хэнсом, — мистер Моррис говорил, что ему надо сходить на какой-то выгон посмотреть каких-то телят.

Мама круто повернулась к нам.

— А тогда зачем ему удочка? — спросила она, строго глядя на Хэнсома.

— Может, мистер Моррис передумал и забыл мне сказать об этом,— ответил Хэнсом.— Может, он решил, что в такую хорошую погоду не стоит смотреть телят,

— Врать в такую погоду тоже не стоит, — сказала мама и, открыв калитку, зашагала к дому.

Хэнсом вскочил и со всех ног кинулся за ней.

— Мис'Марта, я говорю, как мне мистер Моррис велел. Я сам не стану врать, мис'Марта, вы же знаете! Мне так мистер Моррис велел, а я всегда стараюсь делать, как мне велено. Ну, бывает, что я запутаюсь, если надо говорить правду и туда и сюда.

Мама ушла на кухню и закрыла за собой дверь. Мы долго слышали, как там гремят кастрюли и сковородки. Потом дверь распахнулась, и мама позвала меня.

— Можешь обедать, Вильям, — сказала она. — Отец тоже мог бы пообедать, да только он того не стоит, надо бы его морить голодом всю жизнь.

В эту минуту я заглянул во двор и так и обмер. Торчит над забором голова моего старика — только одни глаза видно! Он стоял там и слушал, стараясь не проронить ни слова. Я толкнул Хэнсома в бок, чтобы он не ляпнул чего-нибудь невпопад и не нажил бы себе беды с моим стариком.