Алексей Будищев - Лучший друг

Татьяна Михайловна кивнула головою.

— И следовательно, — продолжал Кондарев, — доктор, отпиливающий больному руку с тем, чтобы сохранить ему жизнь, совсем не жесток, хотя и причиняет ближнему страдания. Да? Он только обладает мужеством. — Кондарев внимательно глядел на жену, как бы наблюдая, какое впечатление производят на нее его слова.

— А у нас, — говорил он, — часто смешивают жестокость с мужеством, между тем как тут громадная разница. Мужество никогда не исключает в человеке чувства сострадания, а жестокость указывает всегда на отсутствие в человеке вот именно этого чувства.

Кондарев внимательно глядел на жену; Татьяна Михайловна молча шевелила длинными спицами, и камни колец сверкали на ее тонких и бледных пальцах разноцветными переливами. Воздух сада, несмотря на тень от деревьев, дышал зноем; листья берез висели беспомощно и в изнеможении.

За обедом Кондарев шутил и поглядывал на окружающих спокойно и светло и только к вечеру внезапное беспокойство охватило его. Неожиданно ему пришло в голову: «А что если Опалихин не захватит с собою ключа от своего стола?» И он понял, что, случись это, все его предприятие провалится в бездну. Сражение будет проиграно им и все его планы рушатся, как карточный домик. Эти мысли взволновали его. Он заходил по кабинету, потирая ладонью висок. «Что же это такое? — думал он в тревоге. — Зачем же я назвал на сегодня гостей, если весь мой успех зависит от простой и нелепой случайности! Стоило ли тогда городить весь этот огород? Играть — так уж играть наверняка и без проигрыша!»

Некоторое время он ходил так по кабинету, беспокойно потирая виски и с тревогой поглядывая по сторонам. И так же внезапно он просветлел.

«Чего же я мучаюсь-то, однако? — подумал он. — Ведь ларчик всегда открывается очень просто! Сейчас же мне надо ехать к Опалихину и убедиться, что он захватит с собою ключ, когда поедет ко мне. А если он забудет о ключе, — добавил он мысленно и со злобой, — так нужно сделать так, чтобы он захватил его во что бы то ни стало!»

Торопливо он отправился к жене и сказал ей, что сейчас он поедет к Опалихину. У него есть к нему дело. И пусть она одна принимает гостей, если он немножко опоздает. Он приедет вместе с Опалихиным. «Да уж теперь мне его и с глаз спустить нельзя. Самому дороже!» — думал он с решимостью.

Через несколько минут он уже ехал к Опалихину в беговых дрожках и всю дорогу думал: «И такую важную статью ты чуть-чуть мимо рта не пронес. Ах, лисий хвост, лисий хвост!» — и он укоризненно качал головой, поглядывая по сторонам.

Черные грачи неподвижно сидели там и сям по бокам знойной дороги и, раскрыв белые клювы, тяжело и часто дышали.

Кондарев въехал на двор Опалихина. Весь двор точно изнемогал от зноя, несмотря на косые лучи солнца, уже уходившего к закату. От железных крыш строений тянуло жаром, на сосновых тесинах стен янтарными каплями выступила смола, и зеленый ковер подорожника, еще сочный и свежий у самых стен, далее уже весь был в бурых пятнах. Кондарев увидел веселого и бойкого паренька, прислуживавшего Опалихину. Он степенно шел по двору в легонькой поддевочке, направляясь к крыльцу дома, и во все горло зевал:

Кондарев окрикнул его; тот бросился к нему со всех ног, а Кондарев неожиданно вспомнил: как-то он неожиданно приехал к Опалихину зимой. На дворе кружила бешеная метель и снежные вихри плясали на белых крышах строений. А этот паренек так же степенно шел по двору в этой же самой легонькой поддевочке и зевал изо всех сил:

И, с улыбкой передавая пареньку вожжи, Кондарев спросил:

— Отчего ты всегда, мой друг, поешь околесицу?

Паренек фыркнул, а Кондарев прошел в дом.

Опалихин поднялся навстречу Кондареву. До его прихода он лежал на диване и читал какую-то книгу.

— Какими судьбами? — весело спросил он его, ставя ноги на пол и здороваясь. — Я ведь нынче к тебе собираюсь.

— Да я за тобой и заехал, — устало усмехнулся Кондарев, присаживаясь рядом на диване. — А ты уж, кажется, и прифрантился даже? — снова лениво усмехнулся он, оглядывая щегольской костюм Опалихина.

— Как видишь, — засмеялся и Опалихин.

— Ну, что же, посидим немного-мало, да и айда! — Кондарев привалился в угол дивана.

— Кстати — внезапно заговорил он как-то особенно ясно произнося слова, — образцы шуваловского овса у тебя еще остались? А то мне хочется прикинуть их на глаз со своими. — Он уставил на Опалихина взор и слегка побледнел.

— Остались, остались, — весело отвечал Опалихин и достал из кармана бронзовый ключ, так хорошо знакомый Кондареву.

Кондарев подумал:

«Так ключ у тебя в кармане был, и теперь стало быть нужно, чтобы ты его туда же и отправил».

Опалихин отпер стол и подал Кондареву овес. Тот внимательно оглядел его, понюхал, пошевырял пальцами и даже попробовал на вкус.

— Этот лучше! — проговорил он с усталым видом.

Опалихин снова спрятал овес и, заперев стол, сунул ключ в карман. Кондарев не спускал с него глаз. «Вот так-то лучше, — подумал он, когда Опалихин опустил ключ, — ключ теперь при тебе, а с этим ключом мы в новые двери с тобою пойдем. Теперь уж игра без проигрыша начнется!»

— А знаешь, — заговорил он, — я сегодня весь день с женой беседовал. И знаешь о чем? О мужестве и жестокости.

— То есть? — поднял на него глаза Опалихин.

— То есть, что люди смешивают эти два понятия, хотя расстояние между ними, как от неба до земли. Возьмем такой пример. Вижу я, тонет человек; мне его жалко и я бросаюсь к нему на выручку. Ну-с, плыву я к нему и думаю, что так мне его не спасти, потому что со страха он мне в горло обеими руками вцепится и вместе с собой же утопит. И вот я подплываю к нему с хитростью, осторожно и, не говоря худого слова, бью его кулаком по голове, да так бью, чтобы из него на время душа выпрыгнула. У него, конечно, глазки под лоб, а я его за волосы и на берег. Как это по-твоему, — усмехнулся Кондарев, — мужественно или жестоко?

— Довольно оригинальный прием, — расхохотался Опалихин и со смехом добавил:

— А ты на всякий случай по головке-то поосторожней! А то, пожалуй, пересолишь, и тогда душа-то на очень продолжительное время в отпуск уедет. — И он снова расхохотался.

— Нет, в самом деле, — приставал к нему Кондарев, — мужественно или жестоко?

Опалихин отмахивался руками и хохотал. Глядя на него расхохотался и Кондарев. Долго они хохотали оба, поглядывая друг на друга с красными лицами и надувшимися на висках жилами. Однако, Кондарев первый оборвал свой смех и, внезапно побледнев, устало привалился в угол дивана.

— Поздравляю, — шутливо расшаркался перед ним Опалихин, — ты, кажется, вместе с утопающим ко дну пошел.