Ливиу Ребряну - Ион

— А знаешь, он ведь из-за танцев и приезжает именно в субботу! — воскликнула Гиги. Она не переставала думать об этом вечере и все прикладывала к лицу носовой платок, смоченный в холодной воде. — Я сразу угадала!.. Вот и хорошо! По крайней мере, у нас есть верный кавалер!.. Я буду танцевать до упаду, пока не изорву туфли!.. Только бы не распухла моя злосчастная губа!..

Все жалели, что Титу нет дома, его советы насчет приема Пинти очень пригодились бы. Но Титу с некоторых пор больше бывал в Жидовице, чем дома.

Пока порешили на том, что Херделя вместе с Гиги прямо с утра пойдут за покупками. Для этой цели учитель должен был взять аванс в счет жалованья, чтобы не спасовать перед расходами, потом сговориться с мясником Штрулем из Жидовицы, у которого они брали в долг, чтобы он не подвел их и не оставил без говядины.

Титу, по обыкновению, подоспел к трапезе, не преминув воскликнуть: «До чего милая женщина госпожа Ланг!» — это значило, что он опять встретил ее и был вознагражден. Потом он исследовал телеграмму с таким видом, как будто давно ожидал ее, одобрил, с небольшими оговорками, план встречи, сумев и тут неоднократно помянуть Розику, сияя глазами, точно ему не терпелось поведать всем, что он любим очаровательной женщиной и вот-вот станет подлинным героем чувствительного романа.

Когда уже собрались вставать из-за стола, в дверь робко постучали.

— Кто бы это так поздно? — спросил Херделя и громко добавил: — Войдите!

Гланеташу прошмыгнул в дверь с такой юркостью, словно спасался от погони. То и дело сбиваясь, он рассказал, как досталось Иону в суде, и попросил Херделю научить их, каким способом бедному парню спастись от тюрьмы. Известие это как громом поразило их, негодовали всем домом. Но что же Ион? Почему он сам не пришел? Старик смешался. Иону стыдно, что не пришел к ним раньше, как он сам ему советовал, — лучше было бы, может, и не пострадал бы эдак. Да, видно, с Ионом что-то неладное, он сам не свой… Все семейство затребовало Иона.

Вскоре Гланеташу вернулся вместе с Ионом и Зенобией. Парень подробно рассказал, как все происходило, а Зенобия поминутно перебивала его и кляла на чем свет стоит и попа, и Симиона, и судью.

— Помело! — вскричала жена учителя, кипя от возмущения.

Все сочувственно помолчали, потом Ион с жадным вниманием спросил:

— Как же теперь быть, господин учитель?

— Я тогда сочиню тебе жалобу самому министру юстиции, пусть и верхи знают, как здешние господа поступают с людьми… Настрочу, Ион! Только прежде получи приговор, он через несколько дней придет, мы посмотрим, что там говорят эти господа!

Зенобия, в благодарность, перекрестилась множество раз, бухнулась на колени и поспешно отбила десяток поклонов, приведя всех в веселье. Потом все трое ушли, благословляя Херделю за то, что он избавил их от лихой напасти.

— Я бы мог и сейчас написать ему жалобу, — сказал учитель после их ухода, — но ведь вам на бал понадобится коляска Белчуга…

— Отлично рассудил! — заметил Титу с довольной улыбкой, помышляя о Розике…

Пинтя приехал под вечер, в дождь, на желтой бричке, заложенной парой шустрых, сытых лошадок.

Гиги, чуть не весь день караулившая на улице, следя за дорогой, еще издали завидела бричку, и хотя она не знала Пинти, догадалась, что это должен быть он, и с жаром забила тревогу:

— Едет!.. Скорей, скорей!

Все семейство выстроилось у дверей. Херделя шепнул Лауре, чтобы она стала впереди, пусть, мол, человек видит, как она ему рада. Держа над головой зонт, по которому нещадно барабанил осенний дождь, Пинтя чинно снял шляпу и поклонился с победительной улыбкой.

— Смотри, какой симпатичный юноша! — прошептала жена учителя, вгоняя в краску Лауру.

Бричка остановилась на улице перед домом.

— А ну, Титу, открой ворота! — крикнул Херделя.

Титу побежал прямо с непокрытой головой, бричка въехала во двор, Пинтя выбрался из нее и направился к галерее, еще выше подняв зонт и стараясь не ступать в грязь. Все возгласили хором:

— Здравствуйте, с приездом!

— Здравствуйте, рад вас видеть! Рад вас видеть! — повторил он, заходя на галерею и отряхивая о балюстраду зонт. — Вот дождик, насквозь вымочил… От самой Лекинцы и до вас ни на минуту не переставал… Ну хорошо, что доехал…

Херделя обнял его и по-родственному расцеловал в обе щеки. Пинтя приложился к руке г-жи Хердели, та была очень растрогана и, чтобы овладеть собой, с холодным видом сказала: «Здравствуйте, сударь!» Лаура грациозно протянула ему руку с кокетливой улыбкой, которой она желала еще больше пленить его; он думал сказать ей какую-нибудь любезность, но, не смея назвать ее на «ты», как привык в письмах, только долго целовал ей руку и потом, чтобы скрыть смущение, перешел к Гиги, галантно сказав ей:

— Мне столько говорила о вас… ваша сестра… я вас сразу узнал…

Титу помог кучеру распрячь лошадей. Так как у них не было ни навеса, ни сарая, он посоветовал накрыть бричку попоной, а лошадей завести в хлев, там найдется немножко сена, а если понадобится еще, можно спросить у соседей, — год выдался урожайный на корма… Титу промок до нитки, тем не менее он крепко, по-мужски пожал руку Пинте, который вместе с остальными все еще был на галерее.

— Я думал, вы уж не приедете в такой мерзкий дождь!.. Но что же вы тут все стоите, сыро ведь… Идемте в комнаты!.. Снимите вы наконец свою крылатку, Джеордже, и зонт поставьте, с них вон течет!..

Пинтю провели в гостиную. Вопросы не прекращались: когда он выехал, где останавливался, благополучной ли была дорога? И, засыпая его вопросами, так что он едва поспевал отвечать, все с нескрываемым любопытством приглядывались к нему.

Ему было лет двадцать пять, наружность он имел приятную, глаза черные, маленькие, но бойкие, усики смоляные, холеные. Жесткие, зачесанные кверху волосы были ровно подстрижены под щетку. Быстрый в движениях, одетый в длинноватый редингот поверх жилетки, наглухо застегнутой до белого тугого воротничка, охватывавшего короткую шею, он ничем не походил на духовное лицо — ни обликом, ни манерами, ни речью.

Он видел, как его изучает вся семья, и это стесняло его, однако он говорил без умолку, тщательно подбирая слова и часто взглядывая на Лауру, которая сидела рядом, молча смотрела на него и краснела как рак, встречая торжествующие взгляды стариков.

Пинтя распространялся, главным образом, о своих родителях, — он их очень любил. Отец его был священником в Лекинце, а Лекинца это примерно такой же городок, как Армадия, только народ там самый разноплеменный и нет того румынского колорита, как здесь. Херделя припомнил, что ему тоже довелось бывать в Лекинце лет восемнадцать тому назад на съезде учителей, вместе с Титу, который тогда был еще мальчуганом пяти лет. Он даже вспомнил и отца Джеордже, как тот на прощальном банкете держал пламенную речь… Потом Пинтя рассказал, что у него много братьев и сестер, почти все они уже обзавелись семьями и рассеялись по всем уголкам румынской земли. Теперь вот пришла его очередь строить свое счастье… Сказав это, он смелее взглянул на Лауру, она совсем застыдилась и живо встала, притворясь, будто ей понадобилось что-то поискать у зеркала; там она погляделась в него и поправила волосы на висках.