Ливиу Ребряну - Ион

— А ну, дочки, — вступил опять Херделя, энергично потирая руки, — принесите-ка нам чего-нибудь, мы немножко подживим Джеордже, а то, я вижу, он совсем продрог в такой дождь и холод… Думаю, что ты, зятек, не откажешься выпить доброго шнапсу, знаешь, нашего, румынского?

Девицы упорхнули, как ветер, радуясь, что могут хотя бы накоротке поделиться впечатлениями. Уставляя на подносе рюмки и бутылку горячей подслащенной ракии, Лаура с замиранием сердца спросила:

— Ну что, Гигица?.. Как ты его находишь?

— О, знаешь, он просто премилый, — от души заверила ее Гиги. — Право, Лаура, он во сто раз симпатичнее Унгуряну… Я даже удивляюсь, как это он тебе не нравился? Неужели ты не видишь, какой он элегантный, не в пример прочим богословам, которые вечно расхаживают с зонтами под мышкой. Он как будто и не богослов, а скорее инженер!

— Правда? — не сдавалась просиявшая Лаура. — А не очень он маленький?

— Маленький? — поразилась Гиги. — Да он как раз с тебя… А с чего ты выдумала, что он непременно должен быть таким дылдой, как Унгуряну?.. И потом, ты заметила, какая у него великолепная бричка? Это сразу говорит, что они люди богатые, видные!

— А мне все-таки кажется, что он слишком маленький, — опять начала Лаура, которой хотелось услышать побольше похвал, чтобы уж окончательно убедить себя и разогнать все сомнения, еще смущавшие ее душу.

— Перестань, не ворчи! Вы будете чудесной парой! — с одушевлением заключила Гиги.

Пинтя выпил самую малость, чтобы люди не сочли его пьяницей. Зато язык у него развязывался дальше больше. Он вообще был словоохотлив, да ему и самому нравилось, как он рассказывает. Так что когда он немного освоился и поборол свою робость, опять разговорился о своих родственниках, потом о знакомых и общих друзьях, после о себе самом, о своей лицейской и семинарской жизни… Только о Лауре не проронил ни слова. Впрочем, все нашли, что так и полагается, это дело слишком серьезное, заводить о нем разговор нужно обдуманно и в благоприятный момент…

Когда Пинтя умолк, девицы подкинули тему о предстоящем бале и до ужина разбирали ее. Конечно, Джеордже с тем и приехал, чтобы не пропустить знаменитого увеселения в Армадии. Лаура и Гиги ни за что на свете не хотели ему сказать, в каких нарядах они будут, зато тем больше он изумится, когда увидит их там… Галантный Пинтя предложил поехать всем вместе на его бричке, и Херделя настроился было одобрить его план, радуясь, что избавится от забот о коляске. Лаура отказалась наотрез: что станут говорить в Армадии? Да потом они и не поместятся все в одной бричке, — с ними должен поехать и Титу, и надо еще везти коробки с платьями, нельзя же прямо из дома отправиться в бальных нарядах, они никакого вида иметь не будут, когда приедут. Наконец они уговорились, что поедут к Эльвире Филипою и там будут наряжаться. Лаура с радостью согласилась на то, чтобы Пинтя заехал за ними, а от Филипою они уже вместе поедут на бал…

Юноша не заговаривал о том, где думает ночевать, и чтобы он не вообразил, будто ему можно остаться у них, Титу, по поручению матери, улучив момент, порекомендовал ему остановиться в Армадии у Аугустина, державшего извоз, человека очень приличного, у него хороший дом, и он ничего не возьмет за ночлег, если сказать, что к нему послал Херделя. Пинтя об этом раньше не задумывался, он немножко оторопел и попросил Титу проводить его туда, пообещав доставить его домой на бричке. Титу, разумеется, согласился, в надежде, что ему посчастливится хотя бы мимоездом повидать Розу Ланг.

За столом Пинтя почти не ел, Лаура и всегда-то ела, как птичка, а теперь едва притронулась к лакомствам, которые им обоим подкладывала Гиги, досадуя, что как раз те, для кого это готовилось, привередничают.

В поздний час юноша наконец-таки собрался ехать. Будь на то его воля, он бы остался и проговорил тут до утра… Херделя посветил ему лампой, а женская половина кричала вдогонку, чтобы он не забыл, что его завтра ждут к обеду. Кстати, дождь перестал, и небо чуть-чуть прояснилось, — наверно, выдастся чудесный день…

Девицы, спавшие в гостиной на одной постели, прощебетали и просовещались далеко за полночь. Лаура несколько раз всплакнула, а когда подумала о второй кадрили и первых турах вальса, поплакала и по-настоящему. Но Гиги всячески нахваливала Пинтю, говорила, что он соединяет в себе все качества идеального мужчины, не забывала попутно и подсмеяться над Унгуряну, над его комичной угловатостью, вечно потными руками, над его нелепой самонадеянностью и была страшно довольна, когда ей удавалось рассмешить Лауру.

И все же в эту ночь Лауре снился только Аурел, будто бы он ее безумно любит и собирается застрелиться из-за Пинти, будто с Аурелом она танцует вторую кадриль, совершенно счастливая, все девицы завидуют ей, а Пинтя, надутый, стоит в углу, как мрачный призрак…

В воскресенье, когда колокола отзвонили выход из церкви, Титу поспешил к священнику Белчугу просить на вечер коляску. С замиранием сердца входил он во двор. Давно уж он не виделся с Белчугом, потому что все это время увивался за Розой Ланг. Но он прекрасно знал, что поп, проходя мимо их дома, отворачивался, чтобы не здороваться, а когда недавно встретился в Армадии с Херделей, то притворился, будто не замечает его. Никогда еще до сих пор холодность между священником и учителем не была столь явной, и Титу побаивался, как бы и на него не распространилось неудовольствие попа…

Белчуг только что пришел домой вместе с членами церковного совета, те, глотая слюну, смотрели, как он ест, и дожидались, пока он кончит, чтобы потом договориться относительно постройки новой церкви. Священник был особенно благодушно настроен и встретил Титу бурными изъявлениями дружбы.

— Здравствуйте, поэт!.. Сколько лет, сколько зим не бывали у меня!.. Что новенького слышно в мире муз? Каким счастливым ветром ко мне?

Поэзия была страстью священника, в былые времена он и сам кропал стишки, изливая в них душу, давно, еще до семинарии, когда его пленяли некие нежные голубые глаза.

— Я бы хотел поговорить с вами, батюшка, — сказал изумленный столь радушным приемом Титу, давая понять, что желал бы остаться с ним без свидетелей.

Белчуг живо выпроводил членов церковного совета.

— А ну-ка, отправляйтесь по домам, мне теперь не до вас! Придете после обеда, перед вечерней!

Когда они остались вдвоем, поп налил ему стакан вина.

— Ну, ваше здоровье, и быть вам великим, как Кошбук! — пожелал Белчуг, чокнулся с ним и одним духом опорожнил стакан.

Титу хотел было начать разговор издалека, но священник так обласкал его, что он сразу выпалил:

— Нам нужна бы ваша бричка на вечер… Вы знаете, что нынче бал… Вы же все равно не поедете, а мы…