Ливиу Ребряну - Ион

Титу сообразил, что тут пойдет такая попойка, которая и к утру не кончится. Его воображению тотчас представилась г-жа Ланг, и сердце бурно забилось. Нужно привести сюда Ланга. Если это удастся, то счастье улыбнется ему. Лангу стоит только дорваться до выпивки, и его никакими силами не стронешь с места, особенно когда она даровая… Он мгновенно принял решение: сходить и пригласить его. Ланг — симпатичный, когда выпьет, и никто его не прогонит.

Пока кипятилось вино, а все занялись беседой, Титу вышел, не надевая пальто, не то подумают, что он собирается сбежать.

Он влетел к Лангам, не знавшим, как убить время. Сам Ланг подремывал на стуле, а Роза сидела у печки и задумчиво следила за трепетной игрой пламени; лицо ее разрумянилось от огня. Она встрепенулась, увидев Титу, и с живостью сказала:

— Какой вы милый, что пришли встряхнуть нас, а то просто скука смертная!

Как только Ланг услыхал, о чем речь, он радостно сорвался с места.

— Вот истинный друг, никогда не забывает о своих друзьях! — воскликнул он, с готовностью хватая пальто и шляпу.

Титу переглянулся с Розой, — она уже принялась плакаться, что ей одной боязно и лучше бы они не уходили, она напоит их чаем… Ланг даже не слушал ее.

— Идем, дорогуша, не потакай женским капризам! — сказал он Титу, пытавшемуся успокоить Розу.

Видя, что юноша медлит, Ланг вышел. В ту же секунду Титу приник губами к Розиной руке и осипло прошептал:

— Ты не рассердишься, если я позже загляну к тебе?

Она не ответила. Но глаза ее призывно заблестели…

Ланг, как завзятый питок, был встречен бурным ликованием. Его усадили рядом с податным инспектором из Армадии, — пусть себе беседуют по-венгерски.

Тем временем остальные обступили пухлую и разбитную молоденькую корчмарку, наперебой отпуская ей игривые комплименты, которые она выслушивала, неутомимо улыбаясь направо и налево, чтобы всех отблагодарить за оказанную ей честь. Корчмарь был к этому слеп и глух, так как дело шло об интересах заведения, и лишь иногда наведывался в комнату, где развлекались господа, проверить, все ли в порядке. Наконец он просунул голову в дверь и, поманив свою супругу, медовым голосом сказал клиентам:

— Вы уж извините… вино ключом кипит… жена нужна…

Когда корчмарка ушла, поп из Вэрари стал распевать церковные песнопения, к великому негодованию Белчуга, который не мог поощрять подобного кощунства со стороны духовной особы. Начался серьезный спор, прерванный появлением корчмарки с токаной, рассчитанной на великанов, и самого корчмаря с казанком вскипяченного вина.

В мгновение ока были убраны все порожние бутылки и объедки, правда, поп из Вэрари долго не хотел расстаться со своей бутылкой красного вина, пока ее не отнял у него доктор Филипою.

Угостились на славу… По мере утоления голода они все чаще опорожняли стаканы, бойчее работали языком. Веселье росло. Время летело незаметно. Когда Херделя вспомнил о своем обещании вернуться к ужину домой, было уже совсем поздно. Он вопросительно взглянул на Титу, тот ответил ему заговорщицкой улыбкой.

«Теперь уж все равно поздно, что зря мучиться!» — утешал себя старик, потягивая вино из стакана.

Учитель Спэтару, невзрачный, со светлой бородкой клинышком, в приступе долго сдерживаемого воодушевления вдруг запел песню «Пробудись, румын». Кицу побледнел и закусил губу. Но, убедившись, что почти все подтягивают учителю, он вскочил на ноги и прервал пение, сказав:

— Я не позволю, господа, заниматься здесь политикой!

Уязвленный Спэтару тоже сорвался с места и раскричался на Кицу, сверкая гневными пьяными глазами:

— А я не позволю вам нагличать, милостивый государь! Тут вам не ренегатская ваша канцелярия, понятно? Там вы себе орите, а не здесь, в обществе порядочных людей!.. Впрочем, если вам не нравится, вон и дверь!

— Господин учитель, — рассвирепел Кицу, — не забывайте, пожалуйста, с кем вы говорите!

— С ренегатом, это я прекрасно знаю! Вы были моим учеником, но я стыжусь этого, потому что совести в вас ни на грош!..

Кицу вскипел и собрался уходить. Несколько миротворцев, с Херделей во главе, бросились удерживать его. Тем временем Спэтару торжествующе вопил:

— Пускай проваливает к чертям! Ренегатов нам не нужно!

Кицу, разумеется, остался, пренебрежительно проворчав:

— Его счастье, что он пьяный, а то бы я ему…

Лесничий Мадарас, отличавшийся терпимостью, добродушно заметил, обратясь к Кицу:

— Почему бы им и не попеть, дорогой, если им хочется?.. Вы преувеличиваете.

— Я не могу допускать шовинистической агитации где бы то ни было, — негодовал Кицу. — Мне совесть не позволяет, а это именно агитация!

— А, какая там агитация, — пробормотал лесничий. — Бросьте вы эту агитацию. Словно государство рухнет от одной песни… Я, например, жалею, что не знаю ее, а то бы тоже спел, вот так-то!

— Послушайте его, милостивый государь, и постыдитесь! — проревел Спэтару. — Он венгр, а вы имеете наглость называть себя румыном! Тьфу!.. Почтеннейший, дайте я вас облобызаю! Вы превосходный человек! — прибавил он, устремляясь к Мадарасу и звучно чмокая его. — Мы отлично знаем, что во всех гонениях на нас повинны ренегаты… Ренегаты, жиды и прочая шваль!

Спор разгорался дальше больше, грозя никогда не кончиться, к радости Ланга, который чувствовал, что попойка протянется до бела дня. Титу все молчал, изнывая от нетерпения и выжидая благоприятного момента, когда бы можно улизнуть. Спэтару забрал себе в голову во что бы то ни стало убедить Кицу, что он подлый трус, как и все ему подобные, и стал перебирать несправедливости и обиды, которые чинят румынам в Венгрии.

— Нас угнетают больше, чем рабов в древности! — часто вставлял важный и сумрачный Белчуг.

Адвокат Дамьян, с бабьим лицом, с большими ярко-голубыми глазами, вторил Спэтару, адресуясь преимущественно к лесничему Мадарасу, который одобрительно кивал головой, меняя выражение лица соответственно обстоятельствам. По временам адвокат оборачивался в ту сторону, где сидел податной инспектор, стараясь растолковать ему по-венгерски, о чем речь, но как только тот пробовал возразить, адвокат снова переходил на румынский и повертывался к Мадарасу.

Кицу был туг на возражения и на все доводы учителя отвечал с высокомерной улыбкой:

— Тенденциозные домыслы!.. Дайте мне серьезные аргументы, а не ирредентистскую брехню!

Майеряну скоро захмелел и почел своим долгом всем противоречить. Он гордо отвергал обвинения Спэтару и яростно оспаривал Кицу, пытаясь доказать обоим лагерям, что румынский ирредентизм существует лишь в воображении шовинистов. Ему никак не давали закончить речь, он багровел, пыхтел от досады и вперял глаза в потолок.