Ливиу Ребряну - Ион

Глаза Лауры наполнились слезами, на душе у нее была такая тяжесть, что она готова была звать на помощь или выпрыгнуть из коляски, уносившей ее из мира юности… Но тут она почувствовала, как бережная рука обвила ее талию, и это прикосновение было ей нежным утешением, знаком дружества в окружающем ее одиночестве. Она повернула лицо к Джеордже и ясно увидела в его глазах живую любовь, которая разом рассеяла все ее смятение. На губах у ней расцвела улыбка, слезы, повисшие на ресницах, закапали на пылающие щеки.

— Я люблю тебя! — прошептал муж, крепче обнимая ее за талию.

Эти слова перевернули душу Лауры. Она прильнула к плечу Джеордже, сознавая теперь, что его речи могут открыть ей новый мир, столь же милый, а может, даже и лучший, чем тот, что остался позади. И ее губы доверчиво пролепетали:

— Я люблю тебя!

С той минуты, когда Василе Бачу в присутствии сватов пообещал ему все имущество, Ион совсем охмелел от счастья и самодовольства. Он был так полон собой, помышлял только о своей земле, все прикидывал, как ее получше обработать, как раскорчевать лесной участок, уже и думать забыл про Василе, а тем паче про Ану, словно она не имела касательства к приданому… Только когда кто-нибудь упоминал ее имя, он спохватывался, что и она еще есть, и чуть хмурился.

Зато Ана думала лишь о нем одном. Забыт был и позор, и побои, и страдания. Она знать не знала никаких планов, никакого коварства… Ее душа, томившаяся по любви, ждала исполнения мечты, как спасения, губы шептали его имя все с тем же сладким нетерпением, как в былые счастливые ночи.

Свадьбу праздновали три дня, по обычаю… В субботу все поезжане на каруцах отправились к письмоводителю в Жидовицу. Впереди ехали верховые и не переставая палили из пистолетов, а на первой каруце наяривали скрипачи, не жалея пальцев, однако слышно было только хрюканье контрабаса. За ними следовала каруца с женихом и невестой и дружками, потом бричка с посажеными родителями, на лицах которых изображалась важность, как того и требовали обстоятельства, дальше каруца с родителями жениха и невесты и односельчанами, какие почище, где шумливее всех была Зенобия, потом и другие каруцы — на них парни и девки припевали и озоровали.

Только теперь Ион начал понимать, что вместе с землей он должен взять и Ану и что без нее ему бы никогда не добыть добра. С ней он не перемолвился ни словом вот уже несколько месяцев. Она была ему как чужая, просто не верилось, что в ее чреве зреет его кровинка… Он смотрел на нее и удивлялся, что мог целовать и обнимать эту иссохшую девку, с запавшими от плача глазами, с пожелтелым лицом, испещренным темными пятнами; разряженная, она и вовсе казалась ему безобразной. И в это время его колени касались колен Флорики, — Ана ее выбрала в свашки вместе с Маргаретой, дочерью Козмы Чокэнаша. У Флорики лицо горело румянцем, сочные губы были пунцовы, глаза синие и ясные, как летнее небо, все в ней дышало здоровым весельем, она силилась скрыть его и не могла. Ион вспомнил, как обнимался с ней осенью, да и прежде, как любил ее и обещал жениться. Ему стыдно было, что сам вот женится на другой, и от стыда его разбирал дурацкий смех, но он не мог отвести глаз от Флорики. Этот настойчивый взгляд смущал девушку, и оттого она без умолку говорила — торопливо и как-то испуганно — то с невестой, плакавшей от счастья, то с Маргаретой, которая сидела надувшись, как и всегда, когда в селе венчалась какая-нибудь девка, — она думала, что жених непременно выбрал бы ее, если бы его не сманила другая.

Записав молодых в книгу и прочтя им по-венгерски положенное, письмоводитель покосился на живот невесты, усмехнулся и неофициальным тоном сказал:

— Вижу, что вы поторопились… Ну ничего, на доброе здоровье!

Ион с готовностью загоготал, как и остальные мужчины, но тут же спохватился и, решив, что письмоводитель хотел подсмеяться над уродливостью Аны, быстро взглянул на Флорику, — та стояла потупясь и еле сдерживалась от озорного смеха. Спускаясь вниз из канцелярии, в то время как на дворе щелкали пистолеты, Ион вдруг подумал: «А что, если взять сейчас Флорику, да и сбежать с ней, куда глаза глядят, избавиться от этой уродины?»

Но с такой же быстротой ему на ум пришла земля, и он презрительно заметил: «Ну да, и останусь нищим… из-за бабы!.. И как меня не разразит господь?»

Белчуг, не оставлявший надежды на щедрые приношения для новой церкви, отслужил пышную службу, как господам, хотя тот факт, что посажеными были супруги Хердели, несколько пошатнул его уверенность. Иону показалось, что и поп насмешливо смотрел на Ану, и от этого в его сердце опять всколыхнулась любовь к Флорике.

Пировали у тестя. Несколько ведер подслащенной ракии вскоре развеселили гостей. Поздравления и припевки скрещивались и сшибались в спертом воздухе. Василе Бачу упился раньше всех, ликуя, что план его сбылся, и, хитро подмаргивая, все кричал зятю странным голосом:

— Ладно, я тебе дам землю… Не заботься… Дам, дам!..

Свадебный староста, Мачедон Черчеташу, говорил складно, стихами, как и подобает искусному старосте, но и сдабривал их излюбленными своими военными командами… В доме, в сенях, на дворе потели танцоры, музыканты прогоняли усталость ракией… Главная стряпуха, мать Флорики, в подоткнутой юбке, с огромным черпаком в руке, расхаживала между столами, нахваливала свои кушанья и горланила припевки взапуски с Зенобией, которая перепилась на радостях, что стала свекровушкой. Посаженые отец и мать явились на пир вместе с Титу и Гиги, долго говорили про Лауру с почетными гостями, обступившими их, но все же чокались и за здоровье молодых и говорили всем, что пара они очень подходящая и будут жить хорошо.

В полночь полагалось отдаривать невесту за пляску. Так как беременной Ане это было слишком утомительно, ее заступила первая свашка — Флорика. Жених лихо прокрутил ее несколько раз и потом бросил один злотый серебром на расписное блюдо. Херделя вынул билет в двадцать крон, а плясать заставил Титу. Потом поочередно прошлись и все гости, каждый отдаривался, как ему подсказывало сердце и карман… Ана в это время сидела на лавке, стыдясь, что не может плясать сама, и немножко ревновала, заметив, что Ион обнимал Флорику крепче, чем другие танцоры, и все же была счастлива, плавала в таком блаженстве, что чувствовала себя вознагражденной за все страдания.

Когда кончили отплясывать с невестой, Бричаг заиграл бойкую «сомешану». В пляс пустились и старые и молодые. Ион опять плясал с Флорикой, и в оглушительной толчее они скоро очутились у двери, где было темнее. Ни один из них не раскрыл рта, девушка даже не смела взглянуть ему в глаза, он же весь горел и судорожно впился руками в ее полные бедра, совсем забыв про Ану, вообразив, что Флорика его невеста… Потом вдруг хрипло зашептал ей с разгоревшимися глазами: