Ливиу Ребряну - Ион

Он и перед сельчанами старался выказать, какой вес ему придало богатство. По улице шел редким шагом, с развальцей. С людьми говорил степенно и все только про землю да про имущество. Ему казалось, что даже дома и сады теперь иначе глядят на него, — покорно и приветливо.

Вся природа оделась в праздничный наряд, словно в честь его победы. Весна, прекрасная, как и всегда, вступала в свои права. Деревья с налитыми почками, зелень, с каждым днем набирающая яркость и силу — точно волшебное одеяние, прикрывающее наготу из-желта-черной древней земли, — леса в коронах молодой листвы, острый, живительный и пьянящий запах испарений земли, веявший в воздухе, подобный здоровому дыханию богатыря, пробужденного от глубокого сна, — все это наполняло душу бодростью, новой молодостью и радостью жизни. По утрам по улице со скрипом тащились плуги, взбирались на вязкие откосы и потом целый день напролет бороздили пашни, подернутые зимней ржавью. Там и сям скотина с усердием щипала первую травку и, жуя, пускала слюну от удовольствия.

Ион часто выходил за село порадоваться на свою землю. Раздувая ноздри, впивал он дуновения весны, любовно и жадно смотрел на глянцевитые борозды и говорил с гордым удовлетворением:

— Теперь, слава богу, и у нас есть земля, только бы силушки хватило работать!

Однако он не торопился с пахотой и севом… Прикинул, что ему одному не справиться с таким хозяйством, придется нанять людей на подмогу, а они дешевле под конец работ. Неделю-две можно было еще повременить, поэтому он и решил прежде довести до конца все дела с тестем, переписать имущество на свое имя, как и уговорились. Он предупредил Ану, что в субботу вечером они вместе пойдут к Василе Бачу условиться с ним насчет этого на воскресенье. Та заранее была согласна на все. Она не входила в его планы и не старалась вникнуть в них. Она радовалась одному тому, что может жить подле любимого человека, и только воспоминание о том, как он обнимался на свадьбе с Флорикой, бередило ей душу, но она не смела признаться в своей ревности.

Ион удивлялся, как можно быть такой податливой и покорной, и она еще больше опостылела ему. По ночам, в постели рядом с ней, он испытывал холодное бесстрастие, а ее любовный шепот раздражал его, как и тяжелое ее дыханье. Он все же был терпелив и не взъедался на нее, сознавая, что только благодаря ей выбился из бедности. Но в мыслях ему часто представлялась Флорика, бунтуя его кровь…

В четверг он с семьей ходил на базар в Армадию покупать бычка, а в пятницу просуетился дома по хозяйству, только чтобы убить время.

Василе Бачу встретил их с невозмутимостью, отлично понимая, зачем пришел Ион. Дал ему заговорить, и лишь когда Ион упомянул про запись, он вскочил как ошпаренный, рассердился, плюнул и начал кричать:

— Так что же это, зять, ты и впрямь хочешь меня по миру пустить?

— Зачем же по миру, тесть? Разве у нас не такой уговор был? — спросил Ион, вытаращив глаза, словно его ударили по лбу.

— Уговор был, конечно, когда ты меня за горло взял. А ты не думаешь, что это не по справедливости? Да если я отдам тебе и землю, и оба дома, что же мне-то останется и чем я жить буду? Или тебе захотелось поглядеть, как я на старости лет в работники пойду?

— Да живи ты у нас, не работай и не майся, будет тебе спину-то ломать, довольно уж потрудился, — глухо проговорил Ион. — Ведь мы же так и говорили…

— Твоим слугой, значит, быть? Да? — зыкнул опять Василе, вставая, с ехидной насмешкой во взгляде.

— Почему же слугой?

— Ты вот что, Ион, я одно знаю: своя рука не обманет, — внушительно заметил Василе. — Я не говорю, что не отдам. Дам тебе, после смерти. Тогда делайте, как знаете. В могилу я с собой добра не возьму, да и другим не откажу… Но покуда жив, ничего на ваше имя не стану записывать. Вот так!..

— Совсем ничего? — с испугом переспросил Ион.

— Ничего, малый. Иль ты глухой?.. А чтобы ты потом не говорил, что мою дочь кормишь или что я тебе ее телешом отдал, хотя я и не отдавал ее за тебя, ты сам ее взял обманом, так вот, выбирай пять участков, какие тебе приглянутся, и хоть завтра выезжай на них с плугом, если ехать охота. Берите их, обрабатывайте, это ваше. А писать на вас их — не запишу. Пускай за мной остаются, пить, есть не просят. Что до меня, так я не стану отнимать их у вас, это ты вон похвалялся, что меня всего лишишь… Выбирай! Пять!.. У меня три полосы озимой пшеницы. Можешь их прямо с посевом брать. Я не в обиде. Или другие бери… Как тебе заблагорассудится… Пять! Пускай не говорят, что дочь Василе Бачу вышла замуж, как цыганка…

— Ну, раз такой разговор, ладно, тесть… Посмотрим, что на это люди скажут! — спокойнее ответил Ион с угрозой в голосе.

— Посмотрим, почему и нет… А что про меня люди скажут, если я на старости к тебе под пяту попаду?! И потом, кто это меня приневолит отдавать, если я не хочу, или моего же добра лишит?.. Хе-хе, Ионикэ! Ты поди думал обвести меня! Шалишь, братец, хе-хе!

— Ладно, тесть, ладно!.. Счастливо оставаться! — сказал Ион, растерянно пожимая плечами.

— Путь добрый, зятек!.. Так и положим: пять, слышишь? — насмешливо выкрикнул Василе. — Настал и мой черед, ты уж меня порядком помытарил…

Ион вышел, за ним и Ана. Она так и не проронила ни слова, а противники вовсе не принимали ее в расчет. Ион шел молча, тяжелым шагом, и Ана даже не смела подойти к нему.

Роза Ланг заронила печаль в сердце Титу. Он пытался скрыть ее, заглушить, но чувствовал, что она упорно просачивается все дальше, как вода в песчаную землю. Ему было странно, что такая бурная любовь кончилась так внезапно и гадко. У него точно пелена спала с глаз с этим «похождением», как он теперь выражался с гордостью юнца, приобретшего некоторый опыт в любовных делах. Суровая действительность вторглась в его душу, полную розовых мечтаний. Мало-помалу он проникся отвращением к жизни, как будто она стала для него непосильным бременем. Мир утратил в его глазах всякую прелесть. Все чаще закрадывались в голову вопросы: «Что я? Зачем я живу?»

И вместо ответа он видел перед собой бесконечную вереницу вопросительных знаков, а в сердце не было никакого отзыва — одна лишь мучительная пустота.

Он сознавал, что необходимо иметь определенную цель в жизни, и, к своему ужасу, не мог найти вокруг какой-нибудь опоры. Он глядел назад и не видел ровно ничего, а впереди было то же холодное и пугающее ничто. «Неужели так и протянется вся моя жизнь?.. Тогда для чего я на свете?» — с отчаянием спрашивал он себя по вечерам, лежа на постели в гостиной, куда перебрался после свадьбы Лауры, так как Гиги боялась ночевать одна в комнате.

Дни он обычно проводил в Жидовице и Армадии, бродил бесцельно, надеясь обрести душевный покой. Но те же назойливые вопросы и там не оставляли его. Все отступало перед сомненьями: «Куда иду я? Чего хочу достигнуть и откуда я?»