Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— И все эти шахты принадлежат перуанцам.

— Да…

Лоренсо Медина не смог этим вечером порассуждать о необходимости профсоюза. Ужасающий взрыв сотряс порт. Со стен комнаты, где жили наши друзья, обвалилась штукатурка. Лоренсо и Бенито выскочили на улицу. Окна в лавках были разбиты. Народ бежал к причалам, крича: «Это в бухте, в бухте!» Поспешили туда и они. Военная и торговая пристани кишели людьми. Взорвался лихтер с динамитом, и никому не было известно, как и почему. Возможно, какой-нибудь рыбак, из пользующихся динамитом, пробрался на него, чтобы украсть немного, и что-то задел. Хуже всего было то, что потонуло много лодок. Почему же лихтер, груженный динамитом, пришвартовывали вместе со всеми? Лоренсо и Бенито долго искали свою лодку, но ее нигде не было видно. Может быть, ее просто снесло в море. Они одолжили другую и всю ночь обшаривали бухту. Мощные прожекторы освещали море, в нем плясали серебряные отсветы. Пассажиры двух больших пароходов, перегнувшись через борт, с любопытством смотрели вниз. Искали свои лодки и рыбаки, но по морю плавали лишь обломки досок. Бенито выловил один из них и увидел белые буквы на зеленом фоне: «Есливдруг».

Пришли плохие времена. Их лодка не давала больших доходов, катера мешали, но, по крайней мере, на жизнь хватало. В японской харчевне они платили по солю в день. А теперь…

Лоренсо продал несколько книг и кое-какую одежду. Бенито — свой костюм. Они врозь бродили по улицам, ища таверну подешевле. В каких-то закутках, пропахших дымом и гарью, японцы за пять сентаво давали кусок рыбы с зеленью. Бенито хотел наняться весовщиком, но, поскольку он дружил с Лоренсо, его тоже взяли на заметку как опасного агитатора. Он побывал в центре и отыскал там Сантьяго. Но в типографии уже не было места. Возвратившись, Бенито шутил:

— Если бы хоть показалась где-нибудь та толстуха из парка. Но толстухи и носа не кажут, когда в них нужда…

Зато под окнами их комнаты всякий день появлялась Панча, и когда шла на пристань, и когда возвращалась со сковородой и жаровней, покачиваясь на ходу и обнажая в улыбке перламутровые зубы…

Но пришло время, когда Лоренсо с Бенито стали страдать от голода. Карбонелли привел их на берег, и они начали собирать ракушки, как и все, кому нечего есть. Неподалеку от лениво колышущегося моря они приготовили себе пищу. Ракушки вскрыли и разложили на низкой стене, как на блюде шириной в пять-шесть метров. Потом один из друзей взял лимон, другой — соль, третий — перец (у Карбонелли все припасы всегда лежали в сумке, которую он носил с собой). Продвигаясь вдоль стены, они обрызгивали и посыпали свой живой обед. В сущности он был вполне приемлем. Трое мужчин по-братски приступили к нему, начав с краю, и по мере того, как они шли, пустые ракушки летели в зеленое, спокойное море, над которым парили белые птицы.

Утреннее солнце весело золотило поля. В окрестностях Лас-Тунаса — местечка, расположенного в пяти лигах от столицы провинции, паслось стадо овец. Одна овца запуталась в кустарнике, и пастушка, подошедшая освободить ее, в ужасе отпрянула, крича:

— Мертвая голова! Мертвая голова!

Сбежались из ближних домов крестьяне. В самой гуще, среди ежевики и голубоватых плетей вьюна, действительно лежала человеческая голова. Какой-то смельчак вытащил мачете и, обрубая кустарник, подошел ближе.

— Кажется, это Дикарь Васкес! — промолвил он.

— Дикарь!

— Не трогайте, чтобы чего не вышло!

— Кто же его убил?

— А где тело?

Кто-то сказал:

— Надо бы сообщить судье…

Судья и супрефект провинции явились немного спустя в сопровождении жандармов. Голову, от которой шло резкое зловоние, вынули из кустов и положили на землю у ног властей. Они рассматривали ее с любопытством и удовольствием. Судья сказал:

— Да, это голова самого Васкеса.

Крестьяне взирали на нее в страхе.

Вид у нее был самый зловещий: кожа на лице побагровела и обвисла, отчего расплылись оспины и след от пули. Глаза были полузакрыты, веки распухли, но через узкие щелки еще смотрели тяжело и пристально черный и мраморный зрачки. Нос вздулся, былая широкая улыбка превратилась в гримасу то ли страдания, то ли презрения. Между синих губ просвечивали белоснежные зубы, растрепанные волосы спадали на лоб и виски, а на шее чернела запекшаяся кровь.

Какой-то жестокий шутник вскрикнул:

— Ой, она ожила!

Крестьяне отошли на шаг, переглянулись и не смогли улыбнуться. Супрефект проворчал:

— Сейчас не время для острот. Поищем труп…

Срубили весь кустарник, обыскали соседние заросли, ручьи, овраги — все места, в которых можно было спрятать труп, но ничего не нашли. Если бы его просто бросили на землю, сейчас на нем пировали бы стервятники. Те, кто любит пошуметь, говорили, что у большого валуна наполовину вырыта могила, но другие считали, что это просто яма, в которой выжигают уголь, и вырывший ее не хочет признаться, чтобы чего не вышло. Да и произошло ли убийство в Лас-Тунасе? Может быть, Дикаря убили далеко, а чтобы сбить со следа, голову подбросили сюда? А может — это месть, и тот, кто велел его убить, потребовал, чтобы ему принесли голову для опознания, прежде чем он заплатит обещанные деньги? Догадок выдвигалось все больше, а мест, в которых можно было искать, становилось все меньше. Судья между тем записал показания пастушки и крестьян, первыми прибежавших к кустарнику. Девочка плакала, боясь, что ее впутают в это дело. Супрефект вернулся после бесплодных поисков и сказал:

— Голову надо взять для медицинско-юридической экспертизы.

— Таков закон, — подтвердил судья.

Власти удалились. Один из жандармов вез голову Дикаря на острие сабли. Он завершал процессию, чтобы зловоние относило ветром назад.

В столице провинции врач авторитетно признал, что голова отделена от тела опытной рукой. Ее поместили у дверей супрефектуры, и городские жители, прослышав об этом, стали стекаться, чтобы посмотреть. Одна кабатчица со слезами говорила, что это точно голова ее кума Васкеса. Вереница любопытных тянулась до шести вечера, когда голову отнесли на кладбище и зарыли.

Весть долетела до Янаньяуи, и Касьяна зарыдала, обняв своего малыша, которому исполнилось уже три года. Она не хотела и нt могла строить догадок. Она любила человека, а не легенду.

В осиротевшей банде не было конца горьким, яростным проклятиям. Доротео всхлипывал: «Теперь я только понял, как я любил его, подлеца. Разузнать бы, кто убийца…» Но ни малейших следов обнаружить не удавалось. Дикарь уехал один и обещал, что вернется через неделю, но не сказал, куда отправляется.

Новость распространилась по всей округе и породила несметное количество пересудов, догадок и версий. Конечно, повторяли и оснащали подробностями предположения, высказанные крестьянами Лас-Тунаса в день находки. Некоторые пришли к выводу, что убийцы были наняты доном Альваро Аменабаром, однако дон Альваро не велел бы бросать голову в кустарник, а чтобы сообщить о смерти Дикаря всем, оставил бы ее посреди дороги. В зарослях же голову нашли случайно. Ясно, что кто-то хотел ее спрятать.