Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— Это мои лучшие клиенты! — воскликнул адвокат. — Это общинники Руми, честные, трудолюбивые люди, которых хотят бесчестно ограбить.

В зале несколько пар танцевали медленный вальс. Два гитариста играли и громко, звучно пели:

Речь шла об авиаторе Хорхе Чавесе, который на хрупком аэроплане первым в истории пролетел над Альпами. Он упал и погиб, когда, совершив свой подвиг, готовился приземлиться в Домодосоле. Городские жители Перу, умевшие оценить подвиг, выразили свою печаль и восторг в немудреных стихах:

Пели два бронзовых креола, со сдержанной силой ударяя по струнам натруженными руками. Басовые' почти ревели, а верхние звенели так, словно вот-вот лопнут. Пары танцевали без вывертов, размеренно и просто. Это был перуанский вальс, почти что местный танец и но музыке и по ритму:

Общинники немного не поспевали за словами и не улавливали всего их смысла.

— Слышите? — пояснил им Бисмарк Руис. — Это великий летчик Хорхе Чавес. Он перелетел Альпы на аэроплане, понимаете? Было это двадцать третьего сентября тысяча девятьсот десятого года, еще двух лет не прошло. Вот люди, на которых держится страна!

Так оно, по-видимому, и есть, если это говорит сеньор Бисмарк, думали крестьяне. А они, по своей темноте, не умеют послужить отечеству, только возделывают землю день за днем. Долг свой они выполняли и в глубине души чувствовали, что лучше его и не выполнишь, но вот, стало быть, нужно летать, нужно пересечь Альпы…

— Принесите-ка пива для моих клиентов! — крикнул резвый адвокат. Собутыльники улыбнулись, улыбнулась чуть-чуть и Мельба. Принесли пиво в больших кружках, увенчанных пеной, но Аврам с сыном отказались пить. «Похоже на конскую мочу», — шепнул отцу Аугусто. Росендо же и Гойо Аука вежливо одобрили напиток.

Полагая, что требования вежливости выполнены, алькальд попросил ученого человека заняться тяжбой. Руис повел их в соседнюю комнату, приговаривая:

— Какая жалость… сейчас я связан гостями… не совсем подходящий момент для столь важной беседы…

На нем была зеленоватая тройка, на пальцах поблескивали толстые кольца, из одного жилетного кармана в другой шла золотая цепочка. Глаза его потускнели от выпивки, он весь пропах ею, словно потел хмелем. Войдя в комнату, он прикрыл за собой дверь.

— В двух словах, некий Аменабар предъявил иск на земли общины до ущелья Руми. Говорит, они принадлежат ему, видали наглеца? Но я представил документы, сопроводив их хорошей апелляцией, и крепко заткнул ему рот. Его защитник — этот безмозглый Паук, которого зря так прозвали: ему и мухи не словить, — до сих пор не осмелился мне ответить. Пусть попробуют, я их осажу!.. Что они вообразили? Я Бисмарк, как тот, великий! Вы не знаете, кто такой Бисмарк?

Общинники сказали, что не знают, а про себя подумали, что и этот тоже летал; не помня ничего путного о том, знаменитом, Бисмарке, адвокат и сам не мог бы ничего объяснить.

— Нет, дорогой мой Росендо, тревожиться не о чем. Здесь, в этой вот кубышке, — он постучал по лысеющему лбу, — соображения достанет… Отправляйтесь спокойно домой и приходите через месяц, потому что те наверняка ожидают истечения срока для ответа… А пока, Маки, не мог бы ты мне оставить солей пятьдесят?

Росендо передал ему деньги, и Руис проводил общинников к лошадям. Когда они отъезжали, он еще раз сказал:

— Говорю вам, живите спокойно. Тревожиться не о чем. Дело на виду, закон на вашей стороне, а я знаю, где у этих наглецов слабое место… Пусть ищут свидетелей. Кто не знает, что земли — ваши? Разве любой не подтвердит ваших прав?.. Ну, поезжайте и не волнуйтесь…

Общинники направились на небольшой постоялый двор, намереваясь перекусить и дать корма лошадям. Там прибирала и подавала на стол девушка, которая понравилась Аугусто. Как все-таки устроен мир! Куда ни придешь — красавицы. Плохо только, что дед слишком быстро велел ехать дальше.

По дороге Росендо снова и снова обдумывал слова юриста. Видимо, он прав. В крайнем случае вся Мунча и многочисленные путники, часто проходившие через Руми, подтвердят незапамятную давность их владения, их бесспорное право…

Обратная дорога оказалась трудной, особенно для старика. Ночь застала их на перевале. Хорошо еще, что пора была хорошая. В дождливые месяцы в пуне — истинные болота, которые глотают лошадей вместе со всадниками. Каждый шаг коня отдавался у Росендо в голове, и сильно болели согбенные от усталости плечи.

Обратный путь всегда длиннее. Но когда дорога пошла под гору и вдали завиднелись теплые огоньки селения, мягко мерцая во мгле, — путники приободрились. Здесь их дома, своя земля, все, что было для них жизнью и счастьем… Усталость забылась, и даже кони ускорили шаг, чтобы скорее дойти до места, хотя им и приходилось продираться сквозь колючий кустарник.

Аугусто поднялся чуть свет, чтобы помочь на дойке. В его обязанности это не входило, но он что-то стал очень прилежным. Войдя в коровник, он не решался заявить о себе, как вдруг увидел, что Иносенсио не справляется с плохо прирученной коровой.

— Эй, Иносенсио! — сказал он, подходя. — Помочь тебе?

Корову уже прикрутили к столбу, но ее еще надо было придерживать.

— Она у нас новая, — объяснил Иносенсио, — не хочет тут быть. Кувшин разбила. Они так все поначалу...

Осколки кувшина блестели в молочной луже. К удивлению Аугусто, девушки уже были другие, — наверное, новая смена. Сегодня доила Маргича и еще одна, ее он не заметил. Мы с вами тоже встречались с Маргичей в воспоминаниях Росендо — с румяной Маргой, у которой алые губы, черные глаза и сулящие плодовитость бедра. Аугусто и сейчас звал ее по-детски — Маргича. Он помог справиться с коровой, и собрал других в стадо, и придержал телят, чтобы они вперед не лезли, и принес ведра и кувшины, и все так ловко, услужливо. Иногда он что-нибудь говорил Маргиче, а она в ответ кидала сладостный взор, вселяя в него надежду. Ах, любовь, любовь! Когда Маргича шла по улице, камни и те трепетали.

Пришел Аугусто и на следующий день, и еще, и еще. Он хорошо пел, и когда густые белые струи звонко лились в кувшины, тихо напевал красивые песни. Маргича их не знала и все хотела угадать, не сам ли он их складывает, очень уж они подходили к нему и к ней.