Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— Сеньор, — сказал он, — публика тут капризная. Бог их знает, что они сделают, если им не угодишь. Дайте-ка мне лучше сто солей сразу, я их матушке отошлю.

Губернатор был пьян и, растрогавшись, дал деньги; однако он не был так пьян и так растроган, чтобы утратить подозрительность. Согласовав это дело с лейтенантом, он приставил к Контрерасу жандарма.

Наш артист все предвидел, даже отыскал себе двух сообщников — один собирал деньги, а другой держал наготове коня за сценой, но об охране он не подумал.

Наступил вечер. Импровизированный цирк ломился от публики. Городские индейцы народ пылкий. Чича и пиво лились рекой. Кто-то стрелял в воздух, и цинковая кровля грозно звенела. Самые пьяные думали, что так оно и надо по программе, и аплодировали, а прочие орали до хрипоты:

— Волшебник! Волшебник!

Контрерас тем временем пыхтел и потел, не зная, что ему делать. Жандарм не отлучался от него, словно тень. За задней дверцей поджидала лошадь, но к чему она, если нельзя выйти? Бывший циркач умел кувыркаться, ходить по канату, даже крутить двойное сальто-мортале. Но волшебный полет он и спародировать не смог бы. А если зрители рассердятся, они способны убить или хотя бы побить неудачливого артиста. Лейтенант и жандармы нелепыми синими каплями выступали на фоне шумного прибоя.

— Волшебника! Волшебника!

Выстрелы сотрясали цинковую крышу. Какой-то озорник отпустил немудрящую шутку:

— Небо рушится. — И все, как один, захохотали.

Контрерас томился. Он достаточно долго проморил жандарма, но явился продавец билетов с выручкой, и оставалось одно: выступать. Что ж, подумал он, жребий брошен, и велел на время оставить его одного. Свой пестрый цирковой костюм он уже надел, но надо было подготовить коронный номер — волшебный полет. Так он и объяснил жандарму и прибавил, ставя на карту все:

— Никто не должен знать, как я взлетаю. Это секрет. Вы увидите, когда я полечу…

Жандарм и поверил и не поверил, но ему захотелось увидеть, как артист шлепнется, и он пошел в публику, держа под мышкой узел, в котором были Контрерасовы вещи. С жандармской прозорливостью он решил, что если артист и сбежит, его нетрудно будет поймать в цирковом костюме.

Поднялся занавес, но сцена была пуста. Жандарм вернулся посмотреть, что случилось, и увидел, что артист испарился. Это и впрямь был волшебный полет.

Контрерас сбежал самым удивительным образом. Такого побега не видывали в этих краях. Как был, в клоунском платье, он сунул деньги за пазуху, толкнул дверцу, одним прыжком вскочил на коня и умчался. Вихрем пронесся он по улицам, с отчаянной смелостью нырнул на темную дорогу и мчался, мчался, пока не рассвело. Крестьяне, вышедшие поутру со стадом или ведущие скотину в город, застывали на месте или бежали в страхе, убежденные, что это сам черт, весь в красном, скачет, как бешеный, унося чью-нибудь душу или стремясь к тем пещерам, откуда лежит путь в бездну.

А жандарм тем временем не знал, что делать и как все это понять. Пытаясь оправдаться, он предъявил начальнику сверток одежды и получил пощечину да два дня ареста. Истомленная ожиданием публика обыскала сцену и весь театр и, убедившись в обмане, сломала все, что ломалось, и даже подожгла было здание, но пожар погасили жандармы. Увидев, что творится, распорядитель ярмарки, то есть губернатор, тоже сбежал и вернулся лишь через две недели.

А всадник скакал, сея удивление и ужас, пока не прискакал к одному своему другу, который снабдил его нормальной одеждой.

Так Хулио Контрерас заработал триста солей и прозвище. Он никогда еще не видел столько денег сразу и, накупив па них безделушек, стал бродячим торговцем. Больше он профессии не менял. Говорили, что у него есть деньги в банке в самом Трухильо и он через равные промежутки времени делает новый вклад. Волшебник не отрицал и не подтверждал этого, но грозился каждый год, что больше не приедет. Однако он приезжал снова на неповоротливой кляче, не ощущавшей его веса и еле тащившей тяжелые мешки.

— Эта кирка — чистая сталь. В землю входит, как в масло!

Один из охотников, возвращавшийся с ружьем из лощины, остановился посмотреть, как идет торговля.

— Тебя-то мне и надо! — обрадовался Волшебник. — Ружье не продашь? Мне нужно хорошее ружье. Заплачу — не обижу.

Общинник дал ему ружье, и он принялся осматривать его с видом знатока.

— Нет, вроде бы такое не годится… Мне заказал один козопас из Уйюми. У него пума козочек таскает, вот ему и нужны ружье и свинец. Он отольет тяжелую пулю, как на льва. А вообще-то он бы сам поглядел. Как тебя зовут? Всех ведь не упомнишь.

— Херонимо Кауа.

— Так, так. Может, он приедет, ты и разбогатеешь… Ему очень нужно, он хорошо заплатит… У кого еще ружья есть?

Херонимо и другие общинники вспомнили, кого могли, и назвали несколько имен. Кто пообстоятельней, пошли и позвали их, и те пришли из дому или из лощины, где охотились.

Ружья были старые, которые заряжают через ствол. Волшебник отвергал их одно за другим — у этого ствол узковат, у этого приклад неустойчив, у этого… и так далее. Недостатки были у всех, но вполне может статься, что козопас захочет лично их посмотреть. А тебя как зовут?

Потом он снова стал расхваливать и продавать свои товары.

— Нет, на сей раз в долг не поверю, я далеко еду, не скоро вернусь… Займи у кого-нибудь. Тебе всякий даст. Пускай алькальд поручится.

— Вы же давеча обещали, что приедете.

— А я так говорю, когда мне не верят…

Один смех с этим доном Контрерасом!

В тот день многие осуществили свои мечты об украшениях и тканях. Волшебник торговал до вечера, пока лица покупателей не растворились во тьме.

Хозяйка подала на стол, и хозяин, Мигель Панта, поужинал со старым другом. Потом они долго толковали. Волшебник знал досконально весь обширный край, где ему доводилось торговать, и много мог порассказать о дальних селениях, о поместьях, о пеонах, общинниках и празднествах… У него было немало занятных приключений, и он умел представить их совсем поразительными.

— Как-то раз зашел я в одно местечко, где гады кишмя кишели. Да, такого ни с кем не случалось! Змея заползла мне в переметную суму и сидит, я ее и не заметил. Как ее товары не раздавили? Сам не знаю. Еду я через Кахамарку, горами, высоко там, пуна, конь мой устал, я суму снял, чтоб ему было легче, змея и вылезла. Ох ты! — говорю. — Как это она меня не ужалила, когда я вещи клал или вынимал? А она поползла немного и застыла, и опять поползла, и опять как мертвая. Ей от высоты плохо стало. Ну, думаю, посмотрим, жива она или нет. Зажег соломки, змейка моя согрелась и поползла. Убивать я ее не хотел, и так умрет. Видал кто змею, у которой горная болезнь? Нет, я один с такой повстречался…