Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Тут Дикарь вытянул Доротео вожжой по спине, задев суму, свисавшую с плеча. Деньги зазвенели, Дикарь усмехнулся. Бронзовое лицо индейца стало серым, и он дрожащей рукой протянул мешок. Васкес подсчитывал монеты, укладывая их в свой кошель.

— Сто солей! — удивился он, возвращая суму. — Где достал столько денег?

Доротео Киспе признался, что деньги принадлежат общине и выделены на покупку шутих, необходимых для праздника святого Исидора. Затем, хорошо разбираясь в правовой стороне вопроса, он добавил, что деньги эти, собственно говоря, принадлежат уже не общине, а самому святому. Словом, получалось, что совершается страшное святотатство. Дикарь это понял и сказал с усмешкой:

— А, хочешь меня припугнуть святым! Ничего, у общин денег много, и я беру не у святого, а у общины. Пойди и скажи, чтобы тебе дали еще сто солей…

И Дикарь было повернулся, но вдруг припомнил что-то и снова обратился к Доротео:

— Если я тебя здесь отпущу, ты побежишь в город, он уже недалеко, и донесешь на меня. Лучше протопаем-ка назад. Пошел…

Доротео поплелся впереди всадника, волоча за собой осла. Ему было не по себе. «Куда он меня ведет? — испуганно думал индеец. — Может, убьет где-нибудь в укромном месте». И беспрестанно бормотал сквозь зубы молитву судии праведному.

— Знаешь, — сказал Дикарь, — удивляюсь я, почему я тебя не пристрелил. Очень бы стоило, ведь ты человек скаредный и лживый, вздумал вот меня обмануть… Понять не могу, зачем я с тобой связался. Хлопнуть бы тебя, и все…

Доротео жарко взмолился к судии.

— Что это ты там бормочешь?

Он пришпорил лошадь и приблизился к Доротео. Тот объяснил, что не злится и не ругается и вообще не говорит ничего дурного, а молится судии праведному, — и лишь поэтому остался жив.

— Ну, еще как сказать! — воскликнул Дикарь, спешиваясь, и велел Доротео громко прочитать молитву от начала до конца. Тот прочитал, и бандиту она понравилась.

— Вроде бы твоя правда… Я не верил, а теперь вот вижу, молитва тебе помогла, потому что и сам не знаю, как я не влепил тебе пулю за наглость! Да, прок в ней есть, надо будет выучить. Другой раз нужно бывает…

Он сразу помягчел к Доротео, предложил ему глотнуть писко [24] Писко — перуанская водка высокого качества, производящаяся в городе Писко и извлек бутылку из переметной сумы. Потом они уселись на траву и разделили кусок шпигованного мяса, появившийся оттуда же. Потом дело дошло до курева, и он угостил Доротео сигаретой. В конце концов бандит вернул ему деньги, оставив себе лишь двадцать солей. Слово за слово, они вроде бы подружились и условились, что Васкес приедет в Руми учить молитву. На прощанье он достал еще десять солей — «от себя лично», чтобы Доротео купил свечек и поставил их за него святому Исидору. Остальные десять солей он отдать не мог, — очень уж нужны были. Но в знак дружбы подарил Доротео платок с узелком па углу. Если среди скал, где начинается спуск в город, кто-нибудь нападет на него, стоит показать платок с узлом, и его отпустят. Если же нападающий не отстанет, надо поднять платок и произнести: «Дикарь-спаситель!» Конечно, об этом нельзя никому говорить. Разбойник распрощался, его изуродованное лицо озарилось белозубой улыбкой, и Доротео пошел своей дорогой, а Дикарь достиг ближайших скал, спрятал коня и спрятался сам в ожидании очередного путника. Переваливая через один из последних холмов, Доротео еще видел скорченную черную притаившуюся фигуру.

Уже прошел праздник, Доротео успел забыть о происшествии, когда однажды в сумерки бандит появился в Руми, разыскивая приятеля. Сначала ему не хотели его выдавать, отговариваясь тем, что того нет дома, он урожай собирает, но как раз в этот момент Доротео вышел на улицу, и, завидев его, Дикарь поспешил ему навстречу. Они сердечно приветствовали друг друга, и общинники не верили своим глазам, видя, что и впрямь Доротео Киспе, добрый семьянин, прилежный и в молитве и в поле, подружился с мрачным, отчаянным разбойником, слава которого столь же черна, сколь и его облик. В самом деле, гость вошел за Киспе в его дом. Он приезжал еще, пока не выучил без единой ошибки молитву судии праведному. Совершенство было здесь весьма важно, поскольку стоило молящемуся запнуться, как молитва утрачивала всю или большую часть своей силы. Когда же читали хорошо, с верой и без ошибок, сила эта оказывалась столь велика, что богу волей-неволей приходилось ее услышать. Выучившись, Дикарь пожелал заплатить, но Доротео ответил, что за молитву денег не берут, и, если он хочет отблагодарить, пусть сделает подарок хозяйке. Облагодетельствованный Дикарь одарил не только хозяйку, но и золовку хозяина по имени Касьяна, и малышей. Он привез цветастые шелка, серьги, кольца, сласти. В конце концов страшный Дикарь стал регулярно приезжать в дом Доротео и оставался там па ночь. Золовка Доротео, женщина за тридцать, очень молчаливая и тихая, сама подавала ему на стол и стелила постель. Он спал под навесом, — преследуемые горцы отказываются спать в жилищах с одной дверью, и дом для них лишь тот, где дверей две. Глубокой ночью, когда мерцающие в безмолвии звезды всего крупнее, Касьяна приходила разделить эту постель. Гонимый мужчина и молчаливая женщина сливали свои жизни, ища и обретая друг друга.

Дикарь и Доротео быстро подружились. Они шутили, вместе смеялись, болтали о разных разностях. Как-то Киспе спросил у Дикаря, не рассказывал ли ему кто из друзей о неизвестном человеке с завязанным платком, о святом и о заветном слове.

— Нет, никто не рассказывал.

Доротео поведал, что, пробираясь однажды по отрогам, он наткнулся на незнакомца, обросшего, босого, в рваном сомбреро, в одних штанах и пончо на голос тело. Его почерневшее от солнца и непогоды лицо казалось и тупым и свирепым. Этот зверь в человеческом облике, ни слова не говоря, прицелился в него из ржавого карабина, и Доротео показал ему платок. Однако чудовище не отступало, требуя кошелек или жизнь, и карабин почти упирался дулом в грудь Доротео. Доротео вскрикнул: «Господь-спаситель!» Тупые глазки моргнули в минутном сомнении, но тут же расширились от ярости. Доротео понял свою ошибку и закричал: «Дикарь-спаситель!», пока зверь не успел выстрелить, и тот ушел, не проронив ни звука.

— Ну, этот и впрямь зверь зверем, — объяснил Дикарь. — С трудом два слова в день свяжет и ни о чем не рассказывает. Сандалий он не носит: не чувствует колючек и камней. Рубаха ему тоже не нужна: холод его не берет. Представь себе, он спит прямо на земле! Если ему случится лечь на простыню, он спать не может. Истинный зверь. Всего хуже, что он не понимает человеческого языка. Что увидит, тому и верит. Если его ударишь, он совсем сатанеет, уже убил двух своих товарищей. Зовут его Валенсио, а фамилии не знаю. Кажется, он и сам ее не знает…