Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

— Вот и я нашла мужа…

Разбойник не сказал ничего, боясь, что дрогнет его голос. Его сердце еще хранило сочувствие к униженным, чье горе было когда-то и его горем. Он понял, сколь много значит он в жизни Касьяны, и нежно привлек ее к себе, а твердые груди благодарно подались под его рукой. Легкий месяц скользил по небу. В свой черед и Васкес рассказал вполголоса, как Валенсио попал в банду.

Дикарь велел двум своим людям, вооруженным добрыми карабинами, напасть на какого-то торговца, который должен был пройти в определенном месте через горы. Однако напали на них, и самым удивительным образом. К ним подошел звероподобный паренек, вооруженный ножом, и потребовал у них еду. Разбойники выставили было свои карабины, но поняли, что перед ними и впрямь стоит простак, и понимающе перемигнулись. «Еды? — сказал один. — Ясно, парень, вот здесь у меня хлеб в сумке». Он даже сделал вид, что открывает ее, и смельчак приблизился, чтобы взять свое; этим и воспользовался второй бандит, зайдя сзади и свалив его с ног ударом приклада. Когда Валенсио пришел в себя, руки у него были связаны за спиной. Его заставили поведать свою историю, и разбойники от души похохотали над его наивностью и воровскими подвигами. Случалось, что индейцы, швырнув ему мешок с поджаренным маисом, бросались бежать, как от беса. Валенсио сказал, что не решается заходить ни в поместья, ни в деревни, — боится, что его схватят, накажут, а то и убьют. Бандиты решили развязать его и накормить. Наевшись хлеба и мяса, он просиял, приосанился и, когда разбойники предложили ему идти с ними, согласился без колебаний. Торговец так и не появился, и бандиты вернулись с самым странным трофеем, какой можно добыть в пуне…

Пропел петух, возвещая зарю, и рассказчик, которому пора было ехать, не успел поведать о том, что делал Валенсио в шайке.

Мы же продолжим нашу историю с того момента, когда Васкес в очередной раз приехал к другу в Руми.

Сильно тряхнув руку Доротео, Дикарь уселся на глиняном пороге.

— Часов пять шел галопом…

Лошадь дышала шумно и мерно.

Во двор выбежали Паула, Касьяна, малыши — девчушка и два мальчугана. Дети вскарабкались Дикарю на колени, а тот извлек из сумы тряпичную куклу и кулечки конфет, которые и дал им, что-то приговаривая. Потом сума перекочевала к хозяйке.

— Там материя, платки да всякие мелочи. Поделите сами, донья Паула, кому что нравится… я по тупости своей во вкусах не разбираюсь…

Женщины и дети ушли, и Доротео присел рядом с усталым приятелем. Заметив, что недоуздок валяется в галерее, Киспе заключил, что Дикарь думает остаться на ночь, иначе он не снял бы его с коня. Звали коня Дроздом, потому что он был черен, как эта птица, а еще он был — силен и благороден, горд и мускулист, с большими блестящими глазами. Доротео любил коня не меньше, чем его хозяина, и в летнее время, когда корма становились беднее, выводил его из яслей попастись. Сейчас, видя, что Дикарь не намерен заводить беседы, он поднялся ослабить подпругу* чтобы Дрозд лучше отдохнул. Вернувшись, он спросил, лишь бы что-то сказать:

— Помнишь еще судию праведного?

— До последнего слова, — отвечал бандит.

И, не дожидаясь просьбы, стал читать молитву торжественно, не слишком медля и не слишком спеша, повышая голос, где нужно, но не в ущерб смирению и благочестию.

Оба сняли сомбреро. Волосы у Васкеса прорезал косой пробор, голова у Киспе походила на густой заросший луг. Глазки у него были крошечные и прищуренные, и от полного исчезновения их спасал только живой и хитрый блеск. Толстая губа доставала до самого носа, а нос был острый и всегда к чему-то принюхивался. В общем, Доротео Киспе походил не столько на богомольца, сколько на лиса в засаде или, скорее, на медведя, ибо он был неуклюж, силен и темен. Дикарь читал:

— «Судия праведный, царь царствующих и господь господствующих, вечно царящий со отцом, сыном и снятым духом, помоги мне, избави меня и защити и в море и на суше. Избавь меня от умышляющих па меня, как избавил ты святого апостола Павла и пророка Иону вывел из чрева китова. Помоги мне, рабу твоему, во всех делах, мною начинаемых, и во всяких играх, в петушиных боях и в картах, покрывая меня святым судией праведным, творцом пресвятой троицы. Великие силы, святые мощи и молитва сия да помогут мне доставать клады, без вреда от бесов и духов, и оградят меня в сражении от пули и клинка. Да будут сломлены ножи и мечи моих врагов и пули их зачарованы, а мое оружие не знает промаха. Да падут мои враги пред ногами моими, как пали иудеи пред Иисусом Христом. Да рассыплются в прах кандалы, цепи, колодки, замки и засовы. И ты, судия праведный, иже во Иерусалиме рожденный, иже в жертву принесенный меж двух иудеев, дай, господи, чтобы преследующие меня очами не видели, языком не говорили, руками меня не удержали, ногами не догнали. Вооружи меня мечом святого Георгия, заключи во рву львином ключами святого Петра, в Ноев ковчег водвори, молоком святой девы ороси, твоей драгоценнейшею кровью окрести. Иереями, тобой рукоположенными, и тремя святыми твоими тайнами, молю тебя, господи, спутешествуй со мною да вниду я в дом мой в довольстве и радости. Судия праведный, защити меня, дева пречистая, покровом своим покрой меня, троица пресвятая, пребудь во мне вовеки. Аминь».

Сомбреро вернулись на свои места, и толстые губы Киспе расплылись в улыбке — он гордился учеником.

— Да, чтобы не забыть, — спросил Дикарь, — что значит «в ковчег водвори»?

Доротео с важностью ответил:

— Не знаю, так уж в молитве говорится.

Другие объяснения не понадобились. Конечно, это очень важные слова и силы в них великие. На минуту Васкес почтительно умолк, а затем сказал:

— Странно, что до сих пор ни разу не было случая применить молитву…

В это время чинной походкой, опираясь на толстый можжевеловый посох, к ним подошел Росендо Маки.

Показав, что ему удивительно встретить здесь Васкеса, старик похвалил гостеприимство Доротео. Мы уже видели, что престарелый алькальд знал о появлении бандита и пришел для того именно, чтобы встретиться с ним. Что же до слов о гостеприимстве, от нас не должен утаиться их истинный смысл. По правде говоря, похвалы в них было мало. Тяготы власти сообщают каждому ее служителю одинаковые или сходные черты. Впрочем, Росендо прибег здесь к любезной и почтительной манере обращения, свойственной его нации, памятуя испанскую пословицу, утверждающую (не без намека на некоторых завоевателей), что мух ловят медом, а не палкой. Алькальд присел на деревянную скамью и принялся рассеянно следить за облаками. Какой-то смутной печалью веяло от него, и пончо на нем было не красно-синее, а темное, табачного цвета.

— Что я слышал? — негромко проговорил он, как бы невзначай. — Молитва?.. Вы о какой-то молитве говорили?