Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Время шло. Как-то в Кахабамбе хозяин позвал Дикаря при друзьях и сказал: «Я должен Луису Рабинесу, и деньги повезешь ты. Он у себя в поместье». И дал ему две тысячи солей, монета в монету. Дикарь ссыпал их в суму, оседлал коня и поехал.

Ехал он день, а на другой день вернулся. Хозяин встретил его как ни в чем не бывало, ничего не сказал, словно и не сомневался в нем. Слуги донесли ему потом, что друзья говорили хозяину: «Что же ты делаешь? Он сбежит с деньгами». А дон Теодоро отвечал: «Он стал честным человеком». Ночью, у себя, один, Дикарь плакал от радости, что в него поверили. Поверили в его честность, и он вернул себе честь. В довершение всего его полюбила Гумерсипда, славная девушка, дочь одного пеона из Туко, и жизнь стала совсем хорошей.

Однажды он собрался съездить к себе, но хозяин предостерег: «Думаешь, они простили? Подожди-ка еще. Люди не любят, когда падший поднимется и становится лучше их. Не показывайся там, помни — черно сердце человеческое». Дикарь подумал, что хозяин не пускает его из корысти, чтоб он на пего работал, и стал было меньше почитать его. «Ладно, я вам долг отработаю», — сказал он и остался еще на несколько лет. Но не надо поддаваться первому порыву, жизнь все равно научит тебя, если сам не учишься.

За эти несколько лет произошло немало, и Дикарь забыл, что он остался с досады. Особенно запомнилось ему, как они захватили Маркабаль, поместье родителей доньи Элены. В результате каких-то темных дел оно попало к плохому человеку, и тот распоряжался там и охранял его с оружием. Настоящие владельцы хотели подать в суд, но дон Теодоро сказал: «В суд? Да дело па двадцать лет затянется! Я сам возьму землю». На боевого петуха всегда боевой петух найдется — дон Теодоро тоже вооружил людей, целых пятнадцать человек, да каких бравых! Ну, отправились они, а незаконный владелец узнал и выставил дозорных.

Начиная от местечка Касагуате цепью стояли индейцы; завидев противника, первый должен был тут же сообщить другому, тот — следующему, и так до самого поместья. Незаконный владелец Маркабаля надеялся, что, зная заранее о продвижении врага, он отобьет любую атаку. Но он не учел того, что индейцы любили дона Теодоро. Первый же индеец, завидев его, никуда не побежал, а приблизился к нему, снял шляпу и поклонился. «Добрый день, хозяин», — сказал он. А дон Теодоро спросил: «Что тут делаешь?» Так все обнаружилось, и индеец присоединился к ним. То же самое было и со всеми другими. Некоторые из них говорили: «Ой, хозяин, спасите нас от мучителя!» — и рассказывали о злых обидах, которые они претерпели от вооруженных слуг. Хозяин утешал их и говорил своим: «Его история подвела. Он возомнил себя потомком инков, потому и цепь поставил!» В старые времена инки цепью ставили дозорных. Между тем отряд дона Теодоро двигался вперед, и к нему уже присоединились восемь таких дозорных. Одолели крутой склон, и за лигу до поместья им повстречался девятый. Хозяин хорошо знал эти места и потому сказал: «Удивим его на славу — поедем через перевал Кандо». Вскоре они добрались до перевала, где росли желтые цветы кандо, и увидели совсем рядом большие строения. Все было тихо, но им подумалось, не ждет ли их засада. Тогда хозяин сказал: «Поскачем быстрее, нападем на них». И они понеслись, словно вихрь, так что часовой, сидевший у входа в господский дом, не успел выстрелить в дона Теодоро. Тут подоспел Дикарь, огрел часового прикладом по загривку, он и свалился. А боя так и не было. Дом стоял пустой, и они прошли по комнатам, никого не обнаружив. В кухне все прояснилось. Индианки, стряпавшие там, рассказали, что незаконные хозяева, ни о чем не тревожась, пошли купаться в лощину неподалеку. Они даже ружей не взяли, все двадцать оставили и поручили одному-единственному индейцу кликнуть их, если что. Дон Теодоро приказал взять ружья — они лежали в какой-то комнате, — а потом сказал: «Пойдемте, ребята, повеселимся». Они пошли к лощине и увидели издали врагов. Их можно было окружить и они бы сдались, но хозяин решил иначе. Враги плескались в озерке, ныряли и радовались жизни. Дон Теодоро приказал своим: «Два выстрела в воздух, ребята». Пятнадцать человек дважды выстрелили в воздух, купальщики страшно испугались. Они схватили одежду и, не одеваясь, голые, кинулись в поле. Местные индейцы вышли на выстрелы из своих хижин. А дон Теодоро снова приказал, хотя люди его хохотали до упаду: «Стреляйте!» Враги побежали что есть сил, укрылись в кустах, оделись и понеслись дальше. Через полчаса уже не было видно ни одного. В поместье оглушенный страж, уже приходивший в себя благодаря усердию служанок, решил, что сейчас его совсем убьют. «Думаешь, я вроде твоего хозяина? — спросил дон Теодоро и, не давши опомниться, прибавил: — Иди, иди-ка скорей, скажи этому псу Карлосу Эстебану, что я его из жалости помиловал». Такой уж он был, дон Теодоро. Еще помнил Дикарь, что индианки зажарили двадцать кур, чтобы угостить хозяина с его людьми, а запивали этих кур добрым писко. Да, хорошая была жизнь.

А время шло; хозяин продал Туко, откупил поместье Маркабаль у родителей жены. Тогда Дикарь снова попросился отпустить его в родные места, и хозяин ответил: «Езжай, но помни мои слова». Однако все обошлось. Даже родни дона Малакиаса в селении не оказалось. Правда, домик развалился, но Дикарь и Гумерсинда не пожалели сил, все починили, выпололи и взрыхлили слежавшуюся землю. А в это время из Кахабамбы приехали к дону Теодоро и предложили ему выставить свою кандидатуру от провинции в сенат. Никто не стал ее оспаривать, и хозяин отправился в Лиму. Дикарь горевал, ему стало очень одиноко и даже показалось, что за ним смотрят и выслеживают его. Так оно и было. Как-то под вечер, когда он окапывал маис, один прохожий остановился у самой ограды и выстрелил. Дикарь упал и притворился мертвым, а сам схватился за револьвер. Враг, не спуская с него глаз, толкнул калитку и пошел к нему. Дикарь лежал тихо, зная, что любое движение будет стоить ему жизни, Но врагу еще надо было миновать широкую канаву, и когда он отвел взгляд и примерился, как ему прыгать, Дикарь мигом выхватил револьвер и выстрелил. Незнакомец упал в канаву с простреленной грудью. Все случилось мгновенно, а после уж сбежались соседи и подошли проезжавшие мимо погонщики. Гумерсинда не знала, что и делать. «Знаешь его? — спрашивал народ. — Кто это? За что убил-то?» И Дикарь рассказал, как все было, и добавил, что совсем не знает этого человека. Он и впрямь никогда не видел его или не помнил. Однако соседи заговорили: «Мало ли что он скажет, надо бы проверить». — «Дона Малакиаса кто убил, а?» — «И жил он дурно, пока дон Теодоро не пригрел». — «А дон Теодоро уехал, он и за прежнее». — «Как бы нас не поубивал». — «Скажем-ка судье». Гумерсинда зарыдала, заплакал и сын, хотя и не понимал, в чем дело. Дикарь убил человека, защищаясь, да что с того? Прощать его и не думали. Прав был хозяин, прав. А где он, хозяин? И, увидев, что здесь ему несдобровать, Дикарь обнял своих, пообещал вернуться и уехал. Через полгода он вернулся и никого не застал. Один пеон из Туко рассказал ему, что Гумерсинду увели больную в тюрьму, а ночью жандармы се изнасиловали и еще заразили дурной болезнью. Приехал ее отец, она ему рассказала обо всем и очень плакала, бедняжка. Отец вернулся в Туко и все повторял: «Говорил я, нечего с бандитом связываться». Гумерсинда вскоре вышла из тюрьмы, судья ее взял в кухарки, и она пошла, — очень уж было худо, да и некуда деться. Значит, сейчас она кухаркой у судьи. Если бы пума изгрызла Дикарю сердце, ему бы легче было. С неповинной Гумерсиндой такое натворили, что же сделают с ним? Нет в мире правды, одно зло. И стал он таким вот, как есть…