Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Так он стал преступником, но, бог свидетель, никогда прежде не помышлял об убийстве. У него было доброе сердце, он хотел жить в мире со всеми. Однако в жизни у каждого человека бывает злая полоса, и некоторые переходят ее, как переходят вброд реку. Все зависит от брода, то есть от судьбы. Дикарь скрывался, а хуже этого и не бывает. Многие, узнав, что он убийца, искали с ним ссоры, чтобы себя показать. Он все больше привыкал к злу, ни в ком не встречая защиты и помощи. Когда же люди перестали искать с ним ссоры из-за пустяков, с него потребовали по старым счетам, и он совсем запутался…

Поскольку дон Теодоро не спрашивал ни о чем особенном, Дикарь опять подумал, что умолчание не ложь, и в заключение сказал: «Вы уж меня пожалейте. Сами видите, все из-за матери. Осмелюсь спросить вас, хозяин, как бы вы поступили?» Дон Теодоро задумался: «Не знаю, не знаю, как бы я поступил…» Теперь настал его черед, а он умел говорить с людьми. Сдвинув набок сомбреро из пальмовых листьев, он озабоченно почесал макушку и сказал и добродушно, и все ж с досадой: «Черт тебя подери, парень! Поставил ты меня в трудное положение… По семейной традиции, всякий входящий в этот дом — нам гость. А у Элены еще и доброе сердце. Помощь мы тебе уже оказали, теперь я должен был бы тебя отослать и совесть моя осталась бы спокойной… но тут дело сложней — ты просишь у меня покровительства… С одной стороны, люди скажут, что я укрываю преступника, но с другой — я себе говорю: если прогнать его, он и дальше будет катиться вниз, а кто знает, может, он был бы способен исправиться. Вот я и мучаюсь…» Дикарь перебил его: «Своей матерью, которая умерла с горя, клянусь вам, что не подведу вас». Дон Теодоро подумал еще немного и снова, поправив сомбреро, сказал: «Надеюсь. С этого дня ты у меня на службе. Элена даст тебе костюм с жилетом и пончо. Хорошо если для начала ты выбросишь эти черные тряпки…» Дикарь по-поблагодарил его, и дон Теодоро ушел, распорядившись напоследок: «Завтра едем в Туко. Благодарить меня нужно не словами, а делами». Туко — это завод в долине Кондебамбы, где из сахарного тростника варили паточный сахар. Отправились, стало быть, туда. Когда проезжали через Ла-Пампу, городок очень многолюдный, народ сходился, приветствуя дона Теодоро, а он отвечал, гарцуя на своем арабском скакуне: «До встречи, друзья», «До встречи, кум!». Приятно было сопровождать человека, столь ловкого в седле и столь уважаемого всеми.

Когда Дикарь расспрашивал о нем в Туко, рабочие отвечали: «Рука у него твердая, но он всегда поступает по правде», — и все любили его, потому что для бедняка главное — справедливость, хотя бы и суровая. Скоро Дикарь заметил, что дон Теодоро распоряжается не только в Туко. Его слушаются в городе и во всей провинции. Кто мог поспорить с ним? Он был молод и влиятелен, прочно держал все в руках. Дикарь гордился своим хозяином и, подобно многим, готов был ради пего на смерть. Когда кто-нибудь из властей в Кахабамбе — супрефект или судья — совершал несправедливость, народ шел просить у дона Теодора защиты, и он брал злоупотребившего властью человека, сажал па осла и под музыку вывозил за город. Изгнанный уже не возвращался. Дон Теодоро объяснял: «Если мы пожалуемся в столицу, па нас не обратят внимания. В Лиме плюют па провинцию и посылают нам бог знает кого. Значит, и нам остается наплевать на них». Проходили годы, Дикарь вел себя примерно, и дон Теодоро оказывал ему покровительство. Никто не осмелился бы арестовать его в Туко или в доме хозяина. Но все на свете рано пли поздно становится известным, и, вызвав его однажды, дон Теодоро сказал: «Узнал я о некоторых твоих прежних подвигах. Рассказывая мне свою жизнь, ты осмотрительно скрыл их. Надо бы тебя выгнать. Но я знаю: ты не обманывал меня и при первой возможности действительно хотел исправиться… В общем, я тебя прощаю». — «Так оно и есть, хозяин, именно в этом все дело», — взволнованно сказал Дикарь. Проходили годы… Дикарь привязался к дону Теодоро, и немало случилось с ними за это время. Однажды в феврале река Копдебамба разлилась на пол-лиги, а там, где был брод, — на лигу и более. Переходить брод хозяин умел, но Дикарь переходил еще лучше, особенно почыо. Дело было в субботу, в канун имении сеньоры Элены. Дон Теодоро завозился с делами, потому что подошел двухнедельный расчет и надо было оплатить счета и выдать деньги пеонам. Когда он все закончил, уже стемнело, и неверная лупа, похожая на желтый ломтик апельсина, силилась осветить землю, выплывая из-за туч, тяжко нависавших в зимнем небе. «Пошли, Дикарь, — сказал хозяин, — посмотрим, какие мы мужчины». — «Пошли, хозяин», — отвечал Дикарь. Оседлали лучших коней. По дороге к реке, которая была в двух лигах, дон Теодоро радовался: «В такую погоду Элена ждет меня лишь завтра. А мы ее удивим — явимся к именинам». Чтобы не поддаваться унынию, Дикарь согласился, однако про себя подумал, что они еще не подъехали к реке, а уже то и дело попадают в глубокую воду. Добравшись до реки, они обнаружили, что подмытый стремниной берег стал глубоким обрывом. Тогда в поисках брода они поехали вверх по течению. Но брода не было, и везде казалось очень глубоко. Наконец берег стал пологим, и они вошли в воду. Более опытный Дикарь двигался впереди. Копыта тонули в иле, дно уходило. Вдруг они попали в большую промоину, и лошади по грудь опустились в бурлящую воду. «А здесь глубоко, Дикарь!» — «Глубоко, хозяин!» Однако о возвращении не было сказано ни слова. Рассекая грудью стремительный поток, кони шли вперед, потому что если в глубокой воде повернуть лошадь, она может поскользнуться, и ее легко унесет. Нет ничего хуже, чем слабый, пугливый конь, рано или поздно его непременно собьет. Черная, журчащая вода то зыбилась, то успокаивалась. Путник, склонный к головокружениям, должен смотреть в небо или вдаль, пока другой, более опытный, ведет в поводу его лошадь. Иначе все поплывет у него перед глазами, начнется рвота и он свалится с седла на середине реки. Наши путники были люди крепкие, они смело смотрели на воду, на ее яростный поток.

Всякая видимость может быть обманчива, так и с рекой. Где всего стремительнее течение и выше волны, там порою меньше глубина и легче пройти, а волны — потому что крутые камни близко. А в спокойном месте, где вода тихая, там самая глубина. Зимой Копдебамба разбухает и все вокруг заливает водою, а в низовье она угрожающе ветвится на протоки, извивы, рукава, изобилующие ямами и омутами. То конь ступает по щиколотку в воде, то — глядишь — уйдет с головой и всадник. Опасно переходить реку в это время. Здесь нужен верный копь, опытный глаз и твердый дух.

Вот всадники пересекли стремнину и выбрались на более мелкое место. Вода доходила теперь лишь до стремян. По всей ширине реки, отовсюду, куда достигал взгляд, слышался ровный и непрестанный ропот, словно кто-то укорял их или предостерегал. Луна немножко рассветилась, и Дикарь увидел брод. Вода там была неглубокая, и всадники направились вниз, чтобы обогнуть рукава и заводи, видневшиеся впереди. Они долго ехали вдоль стены нанесенных рекою камней, потом повернули, воды снова прибавилось, и кони высоко подняли морды, чтобы не захлебнуться. Ноги у всадников промокли, холодная вода щипала тело. «Эй, не спотыкайся!»— кричали люди измученным коням, и те шли осторожней, нащупывая дно и боязливо фыркая. Порой река вздымалась, вспухала, росла, — по-видимому, где-то шел дождь. Если течением понесет бревна, гибели не миновать. «Ровней, ровней держись!» — хрипло кричали всадники во тьме. Снова стало мельче. Так они шли, то вверх, то вниз по течению, огибали самые опасные места пли брали их приступом, если обогнуть не удавалось. Они перешли уже половину реки, когда поняли, что здесь всего опаснее, ибо высокие отмели из песка и камней то и дело сменялись глубокими ямами. Луна снова едва светила из-за рваных облаков, и видно было плохо. Дикарь ехал вдоль отмели, вглядываясь в воду, и вдруг его резко тряхнуло — песок ополз, и конь вместе с всадником погрузился в реку. Лошадь забила ногами, пытаясь поплыть; чтоб ей было легче, Дикарь отпустил поводья, и обоих понесло течением. Хозяин ехал вслед за Дикарем и вдруг увидел, что теперь придется справляться одному. Когда Дикарь и его конь исчезли, он стал звать и кричать: «Дикарь, Дика-а-арь!» — думая, что тот выплывет ниже, но ему отвечал лишь рокот усилившихся волн. Хозяин умел и сам переходить реки и повернул выше по течению, держась поближе к середине, чтобы под ним не оползла отмель. Конь его был неспокоен и то и дело норовил свернуть туда, где исчез вожатый. Повыше течение стало мягче и русло шире; а там, где накрыло водой Дикаря, было очень узко и поток набирал силу. Дои Теодоро увидел это, когда выглянула луна. Река не так страшна при лунном свете: она становится яснее и волны не такие черные. Одинокий всадник медленно и осторожно въехал в опасное место. Смелый конь сопел, пугался, и приходилось поминутно натягивать узду, чтобы он не оступился и не упал в яму. Внезапно — так всегда бывает, когда переходишь реку, — они очутились на берегу, оставалось миновать лишь узкую полосу мелкой, сверкающей воды. Конь миновал ее. И что же тогда сделал хозяин? Дикарь никогда об этом не забывал и очень гордился. Хозяин поскакал вдоль берега, вниз по течению, громко крича: «Дикарь, Дика-арь!» Земля тут была ровная, горы начинались подальше, и крик его замирал без эха, лишь темная река непрестанно рокотала в ответ. Дон Теодоро вынул спички, которые предусмотрительно положил в самый верхний карман, разложил костер, высушил одежду, подседельник и дал отдохнуть коню. А едва рассвело, оседлал его снова и снова двинулся к устью, громко крича и не теряя надежды. Ответа все не было, и он подумал: «Хоть бы труп найти и похоронить!» И представьте себе — вспоминая о разбойнике, он плакал. Разбойник же, оказавшись в воде, схватился за шею коня и почувствовал, что дна под ним нет: плыть коню было легко, но он боялся и не давал управлять собою. Дикарь тянул его в сторону, пытаясь вывести из бурной стремнины, но конь плыл по течению, по самой середине реки, не помышляя о том, что его может сбить поток. Дикарь приказывал ему, но он не слушался и плыл как одержимый. Их отнесло далеко вниз. Снова выглянула лупа, и Дикарь понадеялся, что конь увидит деревья и свернет к ним. Но тот ничего не видел, он словно взбесился. Дикарь подумывал о том, не сбросить ли пончо, не спрыгнуть ли в воду и не поплыть ли, но не решался: «Коня еще не стоит бросать, он еще ничего…» А их все несло вниз, и конь уже еле плыл. Вдруг река круто повернула влево, и вся масса воды ударила в правый берег. Туда и вынесло Дикаря с конем, словно два бревна. Когда тонешь, спасение всегда неожиданно. Дикарь соскочил на землю, держа поводья, а конь, повинуясь ему, нерешительно и боязливо остановился. «Снова ты убежал от смерти!» — подумал Дикарь, сел на камень и, пока конь приходил в себя, стал размышлять о хозяине. Может, он утонул, труп выплывет подальше, а он его не увидит в черной воде. Впрочем, коня не заметить трудно. А может, именно конь и выбрался на берег или оба невредимы и хозяин двинулся дальше, решив, что Дикарь утонул. Рассвело; никого не было видно, лишь вода да редкие деревья вдоль берега. Немного пониже был омут, и его, Дикаря, непременно бы туда затянуло. Да, вот она, судьба… Дикарь все думал о том, где же хозяин. Что с ним? Что же с ним случилось? Он стал медленно поправлять седло и вдруг услышал: «Э-эй! Э-эй!» Вскоре голос приблизился, возник совсем рядом — это был его голос! И тут же дон Теодоро появился на том берегу. Тогда закричал и Дикарь, хозяин его увидел, они замахали друг другу шляпами и пошли вдоль реки, туда, где она сворачивала вправо и где был хороший брод. Были тут и глубокие места, по днем — другое дело, идти нетрудно. Дикарь пересек реку верхом на приободрившемся коне. Они с хозяином сошлись, рассказали о своих бедах, подкрепились сладкими плодами сапоте, росшими там, и вместе двинулись дальше. Позади осталась черная, мутная, широкая река, коварные воды которой скрывали от добрых людей страшные пучины. Но они одолели ее мужественно и ловко; страдание и радость еще больше сблизили их…