Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Как-то под вечер, уже смеркалось, Тадея шла с желтой выдолбленной тыквой по воду, вдали от домов, и Валенсио повалил ее в овражек. Она сперва сопротивлялась, но потом поддалась, и он узнал, какая она горячая и нежная. Она сказала, что теперь они муж и жена, а Иносенсио, узнав о случившемся, посмеялся и похвалил их, и они стали ждать праздника, чтобы священник их повенчал. Община собиралась построить им дом, — для новых семейств уже соорудили пять домов, Валенсио сам помогал, а пока что они каждую ночь ходили в овражек, и все было хорошо. Собрали общий совет, опять хотели выгнать Порфирио и других пришлых. Валенсио спросил: «А меня?» Все рассмеялись, и никого не выгнали. Порфирио сказал, что надо прорыть глубокую канаву от озера к пампе, чтобы воде было куда стекать, тогда там можно будет сеять, но Чауки запротестовал: это, мол, Порфирио навредить хочет, озеро рассердится, и та женщина из него выйдет. Валенсио подумал, что никакой женщины не встречал, даже у самого глубокого места, возле камней со стороны Мунчи; гнезда там есть, а женщины нет, она, наверное, на середине, но вообще-то они трусы, женщину боятся, он бы ее просто повалил, как Тадею.

Жилось ему в общине хорошо. Некоторые все еще жалели Росендо, которого никак не выпускали из тюрьмы. Однажды Амбросио Лума сказал, что надо плести циновки и жечь известь на продажу, и все отправились резать тростник и жечь синеватую известь. Валенсио научился всему этому, но попросил за работу не деньги, а хлеб, и ему принесли мешок хлеба. Он угощал Тадею, хлеб был очень вкусный.

Как-то вечером распогодилось, вышел месяц, заиграли звезды, дети побежали в пампу и весело запели: «Луна, луна!» Валенсио вспомнил свое горькое детство, а тут детей не пороли, и всем было хорошо. Потом стригли овец, но никто не отбирал шерсть, вся общине осталась, и Тадея сказала, что соткет ему пончо. Он попросил малиновое в зеленую полоску, она такое и сделала, очень красиво вышло.

Сестра должна вот-вот родить, и ему так славно с Та-деей, и пончо у него новое, и циновок он еще наделает, чтобы купить Тадее платье, и горы тут высокие, и небо ясное, и озеро блестит, как Тадеины глаза…

Калисто Паукар идет по пуне Гальяйяна к Навильке. Завтра он увидит рудники, где добывают золото, медь и серебро; последний рудокоп получает там по солю в день. Во всяком случае, так ему сказали. В широкую дорогу вливаются сотни тропинок, вьющихся меж отрогов Анд, и сейчас по одной из них надсмотрщики и жандармы гонят каких-то людей. Стражи едут верхом, ружья сверкают, плащи и пончо особенно ярки на сером фоне пожухлой травы; узники же бредут, спотыкаясь, попарно скованные цепью. Калисто испугался было, но решил, что ни в чем не виновен, никому ничего не должен, и пошел дальше. Свернув на большую дорогу, всадники поравнялись с ним.

— Стой! — крикнул один из надсмотрщиков. — Имя? Фамилия?

— Калисто Паукар.

Другой вынул длинный список и принялся читать про себя, а узники тем временем с жалостью глядели на Калисто.

— Беглый, не иначе, — сказал первый надсмотрщик. — Вон как перепугался!

— Я и не знаю, что такое беглый, сеньор…

— Не знаешь?

Второй дочитал бумаги и сообщил:

— Есть Калисто Парра.

— Видишь? Фамилию поменял!

— Вроде бы я его помню, — сказал третий.

— Взять! — скомандовал главный.

Один из узников возмутился:

— Черт знает что! Я этого парня ни в одном поместье не встречал, а его берут, потому что имя совпало. Да по одежде видно, он с гор. Люди мы или кто? Возьмете его — я лягу, и никто меня с места не сдвинет, хоть стреляйте. И все мы ляжем, а, ребята?

Стражам не хотелось задерживаться в этом холодном краю, и они двинулись дальше. Кроме того, им надо было довести до места побольше работников. Калисто подошел к человеку, который и в цепях решился отстоять его свободу.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Зовут? А на что тебе? Я — беглый, убежал с сахарной плантации. Все мы рабства не вынесли. Мы там кругом в долгу, все берем в долг, а расплатиться не можем, и лихорадка нас извела, и работа хуже некуда, и бьют смертным боем. Не ходи туда, парень. А ты куда собрался?

— В Навильку, на рудники…

— Я там не бывал. Ну, дай тебе бог… А про имя мое не думай, больше меня не встретишь. На хозяев управы нет, надсмотрщики нас ловят, власти с ними заодно. И все за долги, черт бы их подрал… Так и подохнем на плантации, покоя не узнаем… Иди, парень, ступай поскорее от этих псов.

Калисто проводил взглядом несчастных, оборванных узников, но думал о них недолго, ибо перед ним возникли вдалеке огромные трубы Навильки. Дорога здесь раздваивалась, и он пошел к рудникам, а узники — в другую сторону. Вдруг над его головой появилась вагонетка, скользившая откуда-то с вершин.

Дорога резко свернула, и Калисто оказался в том самом месте, где какие-то черные люди сгружали уголь с вагонеток. Пониже стояли жестяные домики, крытые соломой или черепицей, а кругом, на холмах, разевали черную пасть старые и новые шахты. Плавильные печи были дальше, за оврагом и за мостом, и Калисто направился туда. Его пугало и радовало, что здесь столько народу, столько нового: рельсы, вагонетки, груженые платформы, вагоны с окошками, набитые людьми. Шум стоял страшный, стучали колеса, а вообще-то Калисто не очень понимал, что это так гремит. Мост ему очень понравился. В самую Навильку он вошел уже под вечер, увидел у лавки человека с кожаным мешком, спросил его, где тут нанимаются, и тот показал дверь по другую сторону улицы. По тротуарам и по мостовой шли рабочие со странными железками в руке, у некоторых была на голове лампа. Калисто перешел дорогу, открыл дверь и сообщил какому-то человеку с книгой, что хочет здесь работать.

— В самое время пришел! — сказал человек, и усы у него почему-то задрожали. — Мученье у нас с людьми… Явишься в понедельник, запишем в любую бригаду. А пока располагайся в бараках, в третьей секции…

Он подошел к двери и показал:

— Завернешь за угол, пройдешь квартал и еще свернешь направо.

Калисто все это запомнил, но не знал, добрался ли он до третьей секции, ибо не умел читать. Кто-то крикнул изнутри:

— Заходи в каюту!

— А это третья секция? — спросил Калисто.

— Третья, третья…

И Калисто очутился в длинной, узкой комнате. От пола до потолка шли нары. На одних спали люди, другие были кое-как застланы, третьи так и стояли пустыми. Он не знал, что ему делать, пока откуда-то из-под потолка не послышался смех, и какой-то человек слез к нему по железным ступенькам.

— Не спится, — сказал он. — Ты кем, откатчиком?..

— Наверное…

— Ну, залезай на полку, где нет белья. Не сюда, тут спал бедняга Кавас, он вчера умер, кровью и гноем исхаркался. А, печи проклятые! Тут хлоркой побрызгали, но все ж не ложись, опасно. Вон там — ничего, можно, разве что Руфас покойный явится. Наш Рикардо-зверюга говорит, это бывает…