Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Последние его слова заглушил громкий шопот: «Алемпарте!», «Вон идет!», «Он заступает в двенадцать». И в залу вошли какие-то люди в кожаных куртках.

— Первый — Алемпарте, — сказал Альберто, — генеральный секретарь здешнего профсоюза.

Алемпарте — молодой, но уже грузный — снял шляпу, обнажив стриженую голову, и сел со своими спутниками к столику. Народ заволновался. Одни подходили к нему, другие кричали: «Привет, Алемпарте!» Беседы и игры прекратились.

— Как дела? — спросил кто-то.

Алемпарте отложил бутерброд с мясом и сказал:

— Мы дали им сроку до десяти. Но Стэнли отвечать нам не стал, а вызвал подкрепление. Сейчас прибыли еще пятьдесят жандармов. Я спрашивал, ответа нет. Уже первый час, больше ждать нечего. Значит, завтра в шестичасовую смену никто на работу не выходит.

— Да здравствует забастовка!

— Ура-аа!

— Да здравствует Алемпарте!

— Ура-а-а!

И все заговорили о требованиях и о забастовке.

— А чего они требуют? — спросил Калисто.

— Много чего, — сказал Альберто. — И защитные маски для тех, кто работает у печи, а то они легкими болеют, и непромокаемые сапоги для тех, кто работает в воде, и повышения зарплаты хотя бы на полтора соля, ведь один соль — ерунда, мы тут кругом в долгу и все больше в долг залезаем. И еще мы требуем бараков посвободней, сам видел, спим чуть не друг на друге. И чтобы леса укрепили, несчастных случаев много. А самое главное, черт бы их побрал, дела наши разбираются далеко, в столице департамента. Чего там только не творится!.. И не думай, это все наши, не гринго. Наши адвокаты всегда за хозяев против бедных. А гринго и рады, чем им плохо? Компания всегда дело выиграет, нам слезы, а ей смех. Пока дотащишься, сколько истратишь, а толку все равно нет. Вот мы и требуем, чтобы дела разбирались здесь, в городе…

Калисто, раззадоренный спиртным и общей атмосферой, заверил друга, что хоть он и новичок, а забастовку поддержит, ибо знает по опыту, что такое суд, и, если они связались с судами, добра ждать нечего. Альберто радостно пожал ему руку. Они заплатили немалую сумму и пошли спать. Народ в зале волновался по-прежнему. Спокойней всех был Алемпарте, мирно беседовавший с газетчиками. Калисто сказал об этом другу, и тот ответил:

— Он человек выдержанный. Хотел бы я таким стать… Ему тридцать пять лет, на руднике он с восемнадцати, начинал простым рудокопом, читать почти что не умел. Учился он по ночам и вот выучился. Теперь десятник, с инженерами на равных разговаривает. И не это важно, выдвигаются многие, а главное — он не забыл, как сам был рудокопом, и не обижает никого, наоборот, всех защищает. Мы его любим, секретарем выбрали…

Дул холодный ветер, и Альберто закашлялся

— Ах ты, печи проклятые! Не дадут этих масок — помру, как бедняга Кавас…

Они добрались до барака, не без труда вскарабкались на нары и уснули.

Наутро, против обыкновения, все обитатели Навильки оказались на поверхности. Люди из забоев и шахт, из плавилен, с подвесной дороги, ходили по улицам — сутулые, иссушенные жаром, испачканные углем, бледные от вечной мглы. Многие из них давно не видели утра и дивились солнцу и чистому воздуху. Все бы хорошо, но жандармы закрыли столовые, спортивный клуб, комитет профсоюза и даже злачные места. И на мосту стоял патруль, на ту сторону не пускали. Рудокопы бродили по улицам, громыхая башмаками, жандармы преграждали им путь и покрикивали: «Расходись! Никаких сборищ. Идите-ка по домам и по баракам». Они хотели разъединить бастующих. Собраться было негде, а компания к тому же призвала штрейкбрехеров. По городу под защитой полиции шныряли какие-то люди и, укрывшись за углом, чтобы камнем не бросили, кричали: «Выходи на работу! Два соля в день, а то и больше, и все долги спишут!» Камни все же швыряли, от них звенели крыши, и воздух дрожал от криков: «Продажные шкуры!», «Да здравствует забастовка!», «Мы не предатели!». Алемпарте успевал бывать всюду, и с ним забастовочный комитет. К рабочим он обращался с речами, к жандармам и хозяйским наемникам — с обличениями. Заманить на работу не удалось никого. «Ура Алемпарте! — кричал народ. — Ура!» Альберто и Калисто вышли в полдень и направились куда глаза глядят. По дороге им попался человек, громко призывавший выйти на работу. Альберто сказал:

— Ты ведь на работу не выйдешь ни сегодня, ни завтра, ни дней через двадцать. В общем, до конца забастовки…

— Не выйду, — ответил Калисто.

— Ты хороший товарищ.

А чуть подальше Алемпарте говорил рабочим, впиваясь в каждого горящим взглядом:

— Закроют столовые? Пусть. У кого есть жилье, будут стряпать дома, у кого нету — будут есть консервы. Мы уже послали за продуктами. Надо выстоять, товарищи!..

— Да здравствует Алемпарте!

— Ура!

Генеральный секретарь пошел по улице, за ним двинулись восторженные соратники, в том числе и Калисто с другом. Калисто очень гордился, что он уже «хороший товарищ» и идет с самим Алемпарте. Механик по имени Джек, американец, подошел к секретарю и пожал ему руку:

— О! — сказал он. — Алемпарте! Очен корошо. Я рабочий тоже. Я вместе.

Редкое это было зрелище: белый человек и темнокожий держат друг друга за руки и радостно улыбаются Все знали, что Джек не такой, как другие гринго, но не думали, что он присоединится к забастовщикам. Прочие американцы сидели в своих красивых домах, а Джек вот пришел…

— Да здравствует Джек!

Помощник его по механическому цеху, юный креол, коверкавший английский язык так же, как Джек коверкал испанский, сказал:

— А вы что думали? Джек и меня сагитировал. Мы социалисты.

Однако поговорить толком не успели, — кто-то звал Алемпарте с той стороны моста, и он пошел туда, откуда раздавались крики. Два парня взобрались на камень, и один из них, сложив ладони рупором, кричал:

— Алемпарте, забастовку срывают! Идите сюда! Смотрите, что делается!

Мост запрудили жандармы в синей форме и явно не собирались никого пропускать. Но рудокопы смело шли вперед, и тогда сержант, командовавший взводом, обнажил саблю:

— Назад!

— Мне нужно туда пройти, — твердо сказал Алемпарте. — Я свободный гражданин. Как генеральный секретарь профсоюза я должен пройти туда…

— Назад!

— …и пройду, — закончил Алемпарте и двинулся дальше, не оглядываясь. Зараженные его смелостью, рабочие не остановились. Жандармы вскинули винтовки.

Алемпарте упал ничком; рядом с ним, бранясь и стеная, упали еще четверо. Повинуясь внезапному порыву, Джек ринулся вперед, но жандарм ударил его по голове прикладом. Снова раздался залп, упало еще несколько, а уцелевшие отступили. Калисто лежал на земле, держась за грудь. Кто-то кричал, пахло порохом, теплая кровь текла по руке. Он удивился, что крови так много, и тут сознание покинуло его.