Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

На другой день рабочие Навильки хоронили убитых.

Восемь белых гробов качалось на сильных плечах. За ними в холодном тумане молча и мрачно шествовали рудокопы, тяжело ступая подкованными башмаками. Во главе их шли Джек и его помощник.

— Наше знамя! — крикнул Джек, подыскивая слова. — Будем петь!

И они развернули красное полотнище и запели песню.

Никто, кроме Джека и его помощника, не знал, что означает это знамя. Никто, кроме Джека и его помощника, не умел петь эту песню.

Похоронное шествие прошло по улицам, обогнуло гору по узкой тропе и вступило на кладбище. Кресты там давно покосились, могилы заросли травой. Белые гробы опустили в одну большую яму, и хриплый голос в последний раз почтил погибших, называя их по именам: «Браулио Алемпарте…», «Эрнесто Кампос…», «Моисее Лопес…». Забинтованный Джек и его юный помощник пели во весь голос торжественную песню, а красное полотнище на длинной палке пламенело над лохматыми головами на сером фоне пуны.

Последнего из мертвых назвать не смогли. Никто не знал его имени. Лишь один молодой рабочий вышел вперед и сказал, что погибший прибыл накануне. А песня и земля мерно ударялись о белые гробы.

Однажды июньской ночью в черное небо взвился мерцающий, словно звезда, язык пламени. Это Валенсио, выполняя приказ Дикаря, разжег костер на горе Руми и возвестил тем самым, что у Касьяны родился сын.

Пламя полыхало часа два — хворосту и соломы было много, — и всякий, кто бодрствовал среди объятых тьмою скал, подумал бы, завидев его, что какой-нибудь пастух решил согреться или одинокий путник стряпает себе еду.

Но Дикарь костра не видел, и разбойники не видели. Дикарь сидел в тюрьме, а другие погибли или разбежались. В свое время мы еще поговорим о Дикаре, пока же сообщим, что он спит за тюремными стенами, и чудом еще не в гробу и не в чистом поле, как подобало бы побежденному разбойнику. Доротео же тем временем упорно продвигается на север, а с ним Элой Кондоруми, Адвокат, Эмилио Лагуна и еще один бандит, прозванный «Белым». Херонимо Кауа погиб в бою.

Топот копыт прорвал плотную тьму. Доротео втянул голову в плечи, сжались и его товарищи, и никому из них нет дела до слабого, далекого огня. Сердца их вмещают лишь ненависть. Сейчас незаметно, что лоб у Доротео прорезан глубоким шрамом — память о поединке, но никакая тьма не скроет злого, безрадостного блеска. его горящих глаз. Бандиты бежали в последнюю минуту, когда уже все было кончено. Херонимо умер у Доротео на руках, и пришлось его бросить в пампе, иначе бы их переловили. Мысли о добром друге, честном общиннике, верном товарище саднят душу и мучают так сильно, что утишить их можно лишь вражьей кровью.

Они ехали два дня, воровали в поместьях коней и добрались наконец до предгорья Руми. Поначалу им хотелось заглянуть в деревню, но они подумали, что не смогут поговорить ни с женой Херонимо, ни с Касьяной, ни со своей родней, одно горе принесут, да и повредят общине. Пропала вся добыча, не было и денег — зачем же людей бередить? К тому же неподалеку была не только деревня: в Мунче обитал один из главных виновников их беды.

Они спустились в низину, и Доротео приказал Белому:

— Поедешь в Мунчу. Явишься в лавку к Сенобио Гарсиа, пропустишь рюмочку-другую и поглядишь, там ли он. Пойдешь к вечеру, вернее будет. Да еще купи нам бутылочки две, давно пора подкрепиться.

Ему дали лучшего коня, он оставил им свое ружье и вечером спешился с самым невинным видом у дома Сенобио Гарсиа. В выцветшем, пыльном городке, пропахшем каньясо, все так же благоухали гвоздики сеньориты Росы Эстелы, а сама она сидела среди цветов, пристально глядя на площадь черными глазами, и губы ее, подобные нежной гвоздике, готовы были сложиться в улыбку. Однако долгожданный жених все не являлся. Родители внушали ей сызмальства, что красота дает ей право на особую судьбу, и, предвкушая свое торжество, она воинственно презирала всех жителей Мунчи, в том числе и женщин. Жалкие людишки, только и знают, что пить каньясо да носить воду! Все шло превосходно в доме Гарсиа, когда началась тяжба с Руми. Сам дон Альваро Аменабар-и-Ролдаи дважды посетил Сенобио, чтобы побеседовать по делу, а сын его, дон Фернандо, зачастил к Росе Эстеле и говорил с ней о более приятных вещах. Барышня играла на гитаре, кавалер пел нежные песни. Все шло на лад, и он вот-вот должен был объясниться. «А что ж? — думали родители невесты. — Она красива, он богат». Сама Роса Эстела ни в чем не сомневалась, но несчастные события в Руми безжалостно разрушили ее мечту. Дон Альваро лишил ее отца благоволения и потребовал денег за то, что скот ел его траву, а дон Фернандо исчез. К тому же разобиделись и жители Мунчи, — Сенобио обещал, что скот будет пастись бесплатно, а им пришлось платить вдесятеро. Они и раньше недолюбливали своего губернатора, а сейчас отправили делегацию в столицу провинции с доносом на него. К довершению всех бед, служанка нагло пригрозила Росе Эстеле, что не будет носить ей воду. Сеньора Гарсиа молилась и ставила свечи святой Рите, Сенобио пил, Роса Эстела гневно топала ножкой, но потом все же успокаивалась и снова качалась в качалке среди гвоздик. В этот вечер, заслышав конский топот, она приготовила было лучшую из своих улыбок, но вовремя одумалась и сухо усмехнулась. Мерзейший субъект — правда, с синими глазами — появился из-за угла и остановился перед их домом. Волосы у него были длинные и грязные, одежда — и того хуже. Взглянув с восторгом на молодую хозяйку, он прошел, звеня шпорами, в лавку, сел на ящик у стойки и спросил полбутылки каньясо. Пил он умеючи, понемногу, смакуя и похваливая, а парень, наливавший ему, и двое посетителей удивленно поглядывали на странного посетителя.

— Вы откуда будете? — неназойливо спросил продавец.

— Из Уйюми. Я давно здесь не был, а сейчас вот работу ищу. Дон Альваро мне обещал…

— М-да…

— Дон Сенобио дома? — спросил пришелец, отпив еще глоток. — Мне говорили, он хорошо каньясо гонит, а я и сам в этом смыслю…

— Сейчас его позову, — сказал продавец и юркнул в хозяйские комнаты.

Вскоре явился дон Сенобио — по-домашнему, без пиджака, весь красный, потный и не слишком трезвый. Он сдержанно побеседовал с гостем, нанять его не пожелал— пока что людей у него хватает — и обещал позвать, если будет нужно. Белый сообщил свое имя. Любопытная сеньора Гарсиа заглянула в дверь. Бандит сразу понял, почему так хороша ее дочка — видно было, что эта старая женщина отличалась некогда поразительной красотой, и удивился, как она вышла за дона Сенобио. Белый не знал, что на родине ее, в Селендиие, все женщины красивы, а молодой Гарсиа отрекомендовался ей богатым помещиком. Хозяйка внимательно посмотрела па гостя, отдавая для вида распоряжения продавцу: «Вон там, где сидит сеньор, надо бы стулья поставить». Потом кликнула дочку, и та прошла к себе, покачивая бедрами под большой шалью с кистями. Сенобио вернулся к своим трудам. Час был поздний, каньясо кончилось, и Белый спросил еще две бутылки, всячески показывая, что зайдет сюда снова. Когда ушли и посетители и продавец, хозяева принялись обсуждать подозрительного незнакомца.