Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

В тот же самый день Бухгольцу нанес визит директор «фламандских художественных галерей» мистер Дэйвидсон, визит, некогда обещанный Мошковичем. Это был худой, подвижный, небольшого роста еврей с крупной бриллиантовой шпилькой в галстуке. Все было точно так, как предрекал Мошкович, — мистер Дэйвидсон хотел «единым махом» скупить все произведения Бухгольца, не только те, что уже созданы им, но и те, которые он создаст в течение ближайших десяти лет. Говорил он о десятках тысяч долларов; говорил, что поведет Бухгольца в Белый дом, добьется расположения самого президента «Юнайтед стетс»; говорил, что Бухгольц получит заказы на бюсты от «Рокфеллера, Джейкоба Шифа и других крупных миллионеров». Тут же, сразу, вынул он контракт и предложил Бухгольцу подписать. Но мисс Фойрстер была настороже и наказала Бухгольцу не подписывать никаких бумаг, пообещав, что сама раздобудет для него подходящий людей.

Через несколько дней пришли другие, осматривали скульптуры Бухгольца, что-то шептали друг другу на ухо. Ему снова совали бумагу на подпись. Когда Бухгольц отказался, они ушли, и на некоторое время наступило затишье — больше никто с предложениями не являлся.

Прошла неделя, другая, и наконец пришла мисс Фойрстер в сопровождении одной леди и двух мужчин — в их числе был мистер Григорий, вызвавший всю эту шумиху. Они очень серьезно разглядывали скульптуры Бухгольца. Незнакомый американец оказался знаменитым критиком, знатоком искусств (мисс Фойрстер шепнула на ухо Бухгольцу, что это знаменитый мистер Дэйвис). Этот второй американец был так же неразговорчив, как и первый. Молча и долго разглядывал он скульптуры Бухгольца, ничего не говорил, и только при виде скульптуры Двойры («Матери», как ее назвал Бухгольц) его холодное лицо несколько потеплело, в глазах появился блеск. Свое восхищение этой работой он выразил тем, что из выкуренной трубки высыпал пепел и набил ее свежим табаком. Он долго и серьезно любовался статуей, разглядывал со всех сторон, и наконец, обратившись к незнакомой миссис — пожилой женщине с загорелым от солнца лицом (Бухгольц все удивлялся — как могло ее лицо зимой загореть под солнцем), сказал, что перед ними, без всякого сомнения, самостоятельный первоклассный талант своеобразной первобытной силы, обладающий могучим глубоким чувством и интуицией, но лишенный школы, незрелый, и по этой причине его сила зачастую находит грубое воплощение.

Потом он беседовал с Бухгольцем, расспрашивал, где он учился… Узнав, что Бухгольц, собственно, не посещал до этих пор никакой художественной школы, только учился недолго рисованию в вечерней школе еврейского просветительного учреждения, мистер Дэйвис снова обратился к пожилой леди:

— Немного Европы — Рима, Парижа — вот все, что этому молодому человеку нужно… Ему необходимо повидать, что другие сделали до него, — пусть ему всякий раз не кажется, что он открывает Америку. — Мистер Дэйвис дружески улыбался Бухгольцу.

— А что вы думаете о выставке этих его вещей? — мисс Фойрстер спросила мистера Дэйвиса так, как спрашивают врача о больном.

— Конечно, эти вещи — художественные произведения, особенно фигура девушки… Хотя в мужестве и вере у него недостатка нет, у него их, пожалуй, избыток… Немного больше сомнений, молодой человек! — обратился он к Бухгольцу. — Надо только, чтобы выставка не вскружила ему голову, — добродушно предостерег он Бухгольца.

Гости весьма сердечно распрощались с Бухгольцем и Двойрой. Пожилая леди с так рано загоревшим под солнцем лицом пожелала Бухгольцу счастья и, прощаясь, сказала ему, что «он должен быть благодарен мистеру Дэйвису за его добрые советы» и что «они подумают над тем, что можно для него сделать». Мистер Дэйвис тепло пожал ему руку и сказал:

— Америку еще предстоит открыть, ты в этом убедишься в Риме, в Флоренции, в Париже.

Бухгольц не понимал, что он имеет в виду. Но мисс Фойрстер, прощаясь с Двойрой, очень сердечно обняла ее и радостно шепнула на ухо:

— Плохие семь лет миновали, маленькая Двойра, теперь начинаются хорошие семь…

Через несколько дней мисс Фойрстер принесла радостную весть. Посетившей их леди, известной благотворительнице в Ист-Сайде, по рекомендации знаменитого критика-искусствоведа мистера Дэйвиса удалось получить для Бухгольца у знакомого еврея-филантропа, покровительствующего развитию искусства в Нью-Йорке, стипендию в пять тысяч долларов на двухгодичную поездку в Европу («Чтобы могла поехать и маленькая Двойра», — добавила она с радостью). Мистер Дэйвис заинтересовал также выдающуюся художественную галерею на Пятой авеню, и там будет устроена выставка работ Бухгольца. И все это — благодаря статье Григория в газете. Мисс Изабелл со всем воодушевлением энтузиаста рассказывала подробно, как сначала при помощи статьи Григория удалось разыскать представителя общественной благотворительности, как этот «общественный деятель» нашел миллионера, как этот миллионер направил к Бухгольцу мистера Дэйвиса, чтобы тот высказал свое мнение о скульптуре. Результатом всего этого явилось письмо мистера Дэйвиса и леди к мисс Фойрстер, в котором они просят ее сообщить Бухгольцу об успешности их усилий.

— А теперь, моя маленькая Двойра, хватит с тебя фабрики, конец поискам работы и всяким другим волнениям. Вам предстоит теперь Европа, Рим, Флоренция, Париж… В Париже — с тем, кого любишь! Ну, нравится это тебе? — радостная, спрашивала она Двойру.

Двойра не отвечала. Ее охватила какая-то непонятная грусть, и она молчала.

— Ты молчишь? — недоумевала мисс Изабелл.

— Не знаю, — ответила Двойра. — Я понимаю, что это большое счастье для Бухгольца, но меня это не радует, мисс… Меня это почему-то печалит…

— Почему?

— Я хотела бы, чтобы все пришло иным образом… Я совсем иначе все представляла себе, — говорила Двойра, — совсем иначе…

— Во всяком случае, Париж очень красив, и тебе понравится, — сказала мисс Фойрстер несколько раздосадованно.

— Я знаю, я так вам благодарна! Мы вам так многим обязаны. Вы для нас так много сделали! — Двойра, растроганная до слез, жала ей руки.

— Не беспокойся, из Парижа ты меня поблагодаришь! — сказала мисс Фойрстер и, надев жакет, покинула студию, как показалось Бухгольцу, немного холодно и обиженно.

— Почему ты это сделала? Почему? Почему? — взволнованно метался по комнате Бухгольц после ухода мисс Фойрстер.

— Не знаю, я так чувствовала, — оправдывалась Двойра, сознавая свою вину.

Бухгольцу все еще не верилось, что пришел «крупный выигрыш» (так назвал он свой успех), не потому, что сомневался в достоверности рассказа мисс Фойрстер. Все, что исходило из уст мисс Фойрстер, было для него святыней, уже само по себе одно то, что она здесь была и все это рассказала, что она интересуется им, думает о нем, — в его глазах сейчас имело большую ценность, чем этот самый «крупный выигрыш». Но, как всегда, что-нибудь непременно случится, сказал он себе, и все будет испорчено. Произойдет какая-нибудь беда.