Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

И Бухгольц ее тащил, тащил из тоски и отчаянья волшебными творениями своего воображения.

Он рисовал перед ней будущее — вот он работает над крупными произведениями, вокруг обстановка беспечности, атмосфера подлинного искусства, он проникнут воздействием виденных им великих художественных произведений, подбодрен к творчеству воодушевлением Двойры — и рождаются крупные творения.

— Ты вдохновляешь меня своим воодушевлением, твоей верой в меня. Я был уже совсем ничем, а ты пришла и мне указала на меня. Когда никто в меня не верил, ты верила в меня.

Этого она уже не смогла выдержать. Из ее глаз снова брызнули слезы.

— Почему же так пугается мое сердце? Почему я не верю, что так будет? — сказала она, вопрошающе простирая руки.

— Верь, верь, верь! — Он целовал ее заплаканные глаза.

— Либо будет так, либо ничего не будет. — Бухгольц поднялся и произнес это так торжественно, словно давал священную клятву.

И Двойра верила.

Назавтра он ее от себя не отпускал. Рано утром заставил одеться, выйти вместе с ним и сделать нужные покупки на дорогу (что он до этого дня, собственно, забывал делать). Он покупал платья, белье, заставлял Двойру покупать нужное и ненужное. Радовался каждой покупке, доказывал необходимость и полезность каждой вещи в поездке. Под воздействием его слов, его радости Двойра понемногу начала сживаться с мыслью о своей поездке. Колдовская сила его речей прогнала все сомнения, и ее отчаяние растаяло. Предстоявшая новая жизнь высылала свои светлые лучи, помогавшие вовлечь ее в иной мир, к которому, Двойра это чувствовала, она не имеет отношения…

После всех покупок Бухгольц взял ее с собой в галерею, где спустя несколько дней должна была открыться его выставка. В галерее они уже застали мисс Фойрстер. Она стояла с несколькими репортерами газет, превозносила перед ними произведения Бухгольца, и ее маленькие белые зубы светились в любезной улыбке.

Двойра смотрела на нее, видела, сколько она делает для Бухгольца, и думала, какая она, мисс Изабелл, хорошая и как она, Двойра, ей благодарна. Только не знала Двойра, как ей свою благодарность выразить. Она держалась поодаль, чувствовала себя чужой и затерянной в больших роскошных комнатах, где стоили произведения Бухгольца. Но мисс Фойрстер заметила ее, подошла, обняла, увела в уголок и спросила:

— Ну, как, маленькая Двойра, ты готова к путешествию?

— Да, Бухгольц покупает мне всякие вещи, — отвечала Двойра растерянно, — но я не знаю… Мне кажется….

— Что, маленькая Двойра?

— Не знаю, чем я это заслужила, — сказала Двойра.

— Заслужила, маленькая Двойра, заслужила. Ты тяжело трудилась ради этого.

Двойра была растрогана ее словами. Она посмотрела на мисс Фойрстер и вдруг проговорила, не раздумывая:

— Вы должны ехать с Бухгольцем в Париж. Вы такая добрая, такая добрая.

— Я? — Мисс Фойрстер растерянно смеялась. — Меня Бухгольц не возьмет с собой. Не я его возлюбленная, о, маленькая, славная девочка! — Растроганная мисс Фойрстер обняла Двойру.

Наступил большой день, день выставки. Газета, открывшая Бухгольца, была заинтересована в большом успехе выставки. Критик-искусствовед мистер Дейвис безусловно был в числе приверженцев Бухгольца. Благодаря этому на выставку явилось много публики. Выдающиеся люди, художники, поклонники искусств, эстеты, критики и просто интеллигенты — все жаждали увидеть новую крупную звезду, взошедшую над Ист-Сайдом. Были здесь и некоторые общественные деятели, политики Ист-Сайда, которые были не прочь сделать из выставки «доходное дело». Наконец, на своем вместительном автомобиле подъехал сам филантроп, давший Бухгольцу стипендию, в сопровождении секретаря и леди «сошл-воркер» [108] Здесь: распределяющая деньги на благотворительность (искаж. англ. — social worker). . Все уже знали, что миллионер посылает художника на два года за границу, пытались польстить миллионеру и были счастливы, если он отвечал им улыбкой.

Как всякая «новооткрытая звезда», Бухгольц еще не имел врагов, все были прекрасно расположены к новому художнику и старались перещеголять друг друга в выражении восторга.

Галерея была празднично декорирована пальмами и цветами, об этом позаботилась мисс Фойрстер. Среди пальм возвышался «Самсон» со своими могучими плечами, мускулистой спиной, крепкой грудью и наивным смеющимся лицом; затем стоял «Адам» со своими распростертыми руками, которым посетители пытались дать самые различные символические истолкования; за ним следовали другие, небольшие изваяния — головки, детали; а на переднем плане, установленная среди крупных хризантем, высилась «Мать», которая, казалось, выходит из цветов. Здесь, под обильным дневным светом, лившимся через стеклянную крышу, статуя обрела должную выразительность. Эта девушка со свободным дерзновенным лицом, которая теперь достаточно явственно выдавала свое сходство с Двойрой, с распущенными вьющимися волосами и выглядывающими из прядей волос большими глазами словно шагала, неся впереди себя свой небольшой, но тугой ядреный живот, остро выдававшийся, как у беременной… Зная о своей беременности, гордо несла она свой живот впереди себя… Глаза ее, открытые, глядели смело и независимо, точно она чем-то кичилась. Маленький рот был сжат, губы сведены в горестную гримасу, будто от предчувствия боли родовых схваток… И тут взгляд смотревшего падал на ее широко, дугой расставленные ноги — вот-вот выронит она ребенка… Само собой разумеется, всем больше нравился «Самсон» — он был понятен, но знатоки и критики говорили, что «Мать» — гениальное произведение. Так писали газеты, это доказывал и знаменитый критик-искусствовед мистер Дейвис. Все подолгу останавливались у этой фигуры и, боясь выдать свою некомпетентность, выражали свое восхищение и изумление.

Хозяйкой выставки была мисс Фойрстер. У нее это получалось естественно, как нечто само собой разумеющееся. Одетая в синее бархатное платье с глубоким вырезом, откуда брал начало темно-розовый свет, шедший от ее красивой полной груди, обнаженной небольшой шеи и прекрасной, гордой головы, гладко причесанной, с прямым и резко очерченным пробором. Обнаженные до плеч руки говорили о цветущей пышности тела. Китайские ножки в маленьких туфельках и светлых шелковых чулках легко двигались, когда она с чарующей улыбкой принимала гостей, водила их от скульптуры к скульптуре, где требовалось — объясняла и растолковывала, и где нужно было — молчала. Смущенного, молчаливого художника, который с бьющимся сердцем стоял, растерянный, в углу, не зная, куда девать свои большие руки (ему было неудобно в новом костюме, сегодня впервые надетом, и тесно в новых ботинках, из-за чего он непрерывно переступал с ноги на ногу), она вытаскивала из укромного уголка и представляла, кому следовало, и не представляла, кому не следовало… И когда филантроп выразил желание увидеть художника и пожелать ему счастья, мисс Фойрстер подвела Бухгольца к миллионеру, который стоял с мистером Дейвисом (он был провожатым богача по выставке), и сказала с многозначительной улыбкой: