Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

«И этого никогда не будет. Никогда я не трону голой рукой ее обнаженную кожу, никогда не буду больше упиваться ее ароматом, не буду ощущать ее тепла, никогда ее волосы не заструятся по моим рукам, ее улыбка и голос всегда будут обращены не ко мне, а к другим, к другим…»

Не мог он, не мог отказаться от всего этого.

Под остывшей грудой пепла тлел крохотный огонек — Двойра, напоминавшая о себе, как о долге, — и как этот огонек ни пытался разгореться под пеплом, всякий раз являлось дыхание мисс Фойрстер и гасило его…

В этом состоянии Бухгольц пришел домой. Было уже поздно, очень поздно. Он уселся на стул — сидел и не ложился спать.

— Хаскл, — окликнула его не спавшая Двойра, — это ты?

— Да, — ответил он таким необычайно тоскливым голосом, какого она у него еще никогда не слышала.

— Почему ты сидишь там один? — спросила она.

Он поднялся, подошел, уселся на краю ее кровати.

— Что тебе, Хаскл? — спросила она, испытывая огромную жалость к нему.

В темноте он не видел ее лица, она не видела его лица, они только чувствовали друг друга.

— Двойра, — сказал он и склонил голову к ней. Она обеими руками обняла его голову.

— Что тебе, Хаскл? Скажи мне.

— Двойра, ты — моя сестра, навсегда моя сестра, навеки моя сестра, на всю жизнь — не правда ли?

— Конечно, я твоя сестра, ты это знаешь, — ответила она хриплым голосом.

— А я твой брат, твой единственный брат…

Она с минуту молчала. Он слышал только, как гулко стучит ее сердце.

— Ты любишь мисс Фойрстер, правда? — сказала она голосом, полным любви.

Бухгольц, как ребенок, зарылся лицом в ее грудь.

— И ты хочешь ехать с ней в Европу?

Бухгольц попытался закрыть ей рукою рот.

— Почему ты стыдишься? Мы можем говорить об этом открыто, — заговорила она, стараясь сохранить ясность голоса и все крепче прижимая его голову к своей груди, — я тоже так думала… Она будет тебе лучшей женой. Она образованнее меня, добрее меня, красивее меня — я тебе буду мешать, а она может тебе помочь.

— Почему ты так говоришь? — Бухгольц плакал.

— Почему же нет, Хаскл?.. Я сама хотела тебе это сказать, давно уже хотела сказать, что в Европу тебе лучше ехать с мисс Фойрстер. Я не хочу с тобой ехать. Я здесь останусь.

— Ты меня больше не любишь? — спросил Бухгольц.

— Почему мне тебя не любить, дитя? — засмеялась Двойра. — Но ехать с тобой я не могу. Мисс Фойрстер должна ехать с тобой. Она больше подходит для тебя, и с ней тебе будет лучше.

— Молчи, молчи, молю тебя.

— Почему мы не можем говорить об этом? Почему ты плачешь? Я не хочу, чтобы ты плакал. Некрасиво, когда мужчина плачет, тем более такой сильный, как ты.

— А что будет с тобой?

— Я все обдумала — пойду домой к моим родным. Отец один, а дети еще малые. Там некому присмотреть за ними.

— А в Европу со мной?

— Нет, Хаскл, это не по мне. Я не могу ехать с тобой. Я думала, что смогу, а теперь вижу, что не могу — совесть не пускает. Поезжай лучше с мисс Фойрстер.

— Двойра, что ты говоришь? Двойра! Двойра моя!

— Не плачь, прошу тебя, не плачь, — словно мать ребенка, прижимала она его к груди… — Не люблю, когда ты плачешь.

Назавтра утром Бухгольц уже жалел обо всем, что произошло накануне, и уверял Двойру, что любит ее одну и только с ней поедет в Европу. Без нее он вовсе не поедет — сейчас же, не мешкая, побежит он к мисс Фойрстер и сообщит ей об этом.

Двойра выслушала его добродушно, с улыбкой, одобрительно кивая головой. По тому, как она держалась, смеялась, радовалась вместе с ним, никак нельзя было заключить, что у нее на уме нечто совсем другое. Только на губах ее появилась теперь совсем иная улыбка, такая, какую Бухгольц до этого не замечал.

Когда он вышел из дому, чтобы на одну только минуту зайти к мисс Фойрстер и сообщить ей, что в Европу поедет не иначе, как только с Двойрой, она прежде, чем Хаскл успел вернуться, собрала кой-какие вещи и с той самой старомодной сумкой, с которой явилась к Бухгольцу, покинула его.

Она ушла, чтобы где-нибудь в другом месте выполнить сокровенный долг, перешедший к ней в наследство от ее матерей…

1923

«Архив А. М. Горького», т. IV, М. 1954, стр. 253.

Цитирую по книге Я. Местеля «Литература и театр», Нью-Йорк, 1962, стр. 82 (на яз. идиш).

«Мошиахс цайтн» — «Времена мессии». В переводе Е. Троповского называлась «На пути в Сион».

Рассказы, помещенные в настоящем сборнике, печатаются по текстам первого еврейского издания Сочинений Шолом Аша, вышедшего в Варшаве в течение 1908–1911 годов.

Миква — бассейн для ритуальных омовений.

Меламед — учитель начальной религиозной школы.

Мессия — божий помазанник, небесный избавитель.

Элул — название одиннадцатого месяца иудейского календаря (август — сентябрь), канун религиозных праздников Нового года и Судного дня. Согласно иудейскому вероучению, в эти дни бог на небесах предопределяет судьбы людей на год вперед, потому верующие месяц элул проводят в покаянии, посте и молитвах.

Гвардия Моисея-пророка. — Имеются в виду священнослужители иудейской церкви.

…перед лицом господа бога в небесах разделывался с Койлерским переулком. — Имеется в виду обряд бичевания (малкес). В канун Судного дня верующие евреи собираются в синагоге и обнажают тело до пояса, а священнослужитель наносит бичом каждому 39 ударов, символизирующих сокрушенность человеческой души пред престолом господним.

Реб — господин. Произносится при обращении к старшему или уважаемому человеку.

Хасид — приверженец хасидизма, религиозно-мистического движения, возникшего в XVIII веке среди евреев Польши и Украины.

Кугл — субботнее сладкое блюдо.

Мидраши — сборники средневековых толкований библейских стихов.

Лехаим — за жизнь! (здравица.)

Пятикнижие — пять книг «Моисеевых», составляющие первый отдел Библии.

Раши — рабби Шлойме Ицхаки (1040–1105), средневековый комментатор Библии и Талмуда.

Царь Давид — библейский царь, XI век до н. э. Традиция приписывает ему авторство псалтыря, в состав которого входят 150 псалмов.

Тора — Пятикнижие.

Судный день — осенний иудейский религиозный праздник. По представлениям верующих, в этот день бог Яхве предопределяет судьбы людей на год вперед.

Бьют отца ( польск. )