Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Старый Гашков встал и, покачиваясь словно пьяный, потащился к дому. На пороге он обернулся и крикнул:

— Дина! Иди-ка домой!

Никто ему не ответил.

В соседнем дворе залаяла собака.

1959

Перевод Л. Лихачевой.

Обычно, когда Коста Деян поздно возвращался домой, он весело посвистывал на ходу своим громадным лохматым собакам, обтопывал у входа ноги, и тогда домочадцы знали, что он пришел. На этот раз он застал всех врасплох. Лишь когда его грузная, склонная к ожирению фигура вырезалась во мраке открытой двери, Костовица крикнула дочери:

— Эй, Кина, — отец пришел!

Деян, хмурый и сердитый, тяжело ступая, прошел по комнате, устало опустился на красную подушку, положенную на край серого покрывала, и процедил сквозь зубы:

— Накрывайте!

— Сегодня цыпленок, — сказала жена.

— Ладно, — ответил Деян, оглядевшись вокруг. — Василчо спит?

— Спит. Я и Димо собралась накормить… Устал он… — И она глянула на батрака, стоявшего столбом за дверью. — Что-то уж очень ты припозднился сегодня…

— Еще больше припозднился бы, да вот… принесли черти отпетых людишек…

Кина робко взглянула на отца и чуть не пролила переполненную тарелку.

— Что такое? — вздрогнула жена. — Опять сцепились?

— Ничего себе сцепились! До ножей дело дошло.

— Коста! Боже милостивый! Уж не натворил ты чего-нибудь?

— Ничего не натворил, но до беды на волосок было. — Сжав кулак, он угрожающе помотал головой: — И такая погань будет мне махать ножом под носом!

Женщины обомлели. Батрак поднял свою большую, с хороший горшок, голову и нахмурил черные, косматые брови.

— Нож? Да кто это?

— Тот самый! — И Деян махнул презрительно рукой. — Пантовский сынок…

— Михал или Трифон?

— Михал… скороспелый коммунист…

— Опять окаянная политика… Боже мой, Коста!

— Пусть политика, ну и что? — окрысился он на жену. — Пантовское отродье меня уму-разуму учить будет? Коли сам я земледелец, так и в партии должен земледельческой состоять! [15] Имеется в виду партия «Земледельческий союз», правое крыло которой шло в фарватере политики реакционных буржуазных партий.

Батрак покраснел, насупился, его широкие плечи тяжело всколыхнулись.

— Панта!.. — ухмыльнулся он с мрачным злорадством. — Пусть чуток подождет… Я ему пущу кровь…

Деян искоса смотрел на Казака и с радостью примечал, что слова его не пропали даром. Наевшись, он свернул платок, отер свои редкие торчащие усики и протянул батраку коробку с сигаретами.

— И пусть не зовут тебя Казаком, — внушительно повернулся к нему Деян, — если с ним не справишься…

Казак ничего не ответил. Он глубоко и жадно затянулся дымком ароматной сигареты и, только когда малая часть этого дыма пошла обратно и рассеялась, молча кивнул головой. Это молчание сказало Деяну больше, чем любые клятвенные заверения.

Казак даже не хотел знать, как и почему вспыхнула ссора. Ему довольно было, что кто-то осмелился поднять нож на его хозяина.

На самом деле стычка не была такой пустячной, как ее изобразил Деян. Впервые после войны он лишился должности старосты, несмотря на свои бесчисленные махинации, угрозы и нажим. Неожиданно не только для него, неожиданно для всех богатеев села Рабочая партия победила на выборах в общинный совет. Тогда Деян явился к околийскому начальнику полиции и решительно заявил:

— Образуем трехчленку! [16] В тех случаях, когда на выборах в общинные советы побеждали левые силы, советы нередко разгоняли и на их место административным путем назначали руководство общины из трех человек. Меня после девятого июня [17] 9 июня 1923 г. в Болгарии произошел фашистский переворот. и то выбрали, так неужто сейчас, когда мы у власти, я уступлю общину этим подонкам!

Так и вышло.

Долгие годы Михал Пантов был самым верным ему человеком. А потом стал сторониться, переметнулся к Трудовому блоку и образовал в «дружбе» [18] Низовая организация Земледельческого союза. левую группу. Деян со своими людьми сразу же от него отмежевался и объявил, что исключает Пантова из Земледельческого союза.

Озлобленный, униженный, не в силах бороться другими средствами, он всюду распускал слухи, что Пантов подкуплен московским золотом и что Земледельческий союз должен вовремя выкидывать из своих рядов таких продажных типов.

В тот вечер, желая отметить стопкой ракии учреждение трехчленки, он завернул в корчму Зайца и снова завел старые побасенки о подкупе. В это время вошли братья Пантовы, и Михал, дав волю языку, напал на него. Сокрушительные удары сыпались один за другим: взятка за пользование водой, тайная сделка с подрядчиком на строительстве школы, ворованные кирпичи, предназначенные для ограды нового кладбища, украденное с деревенского луга сено, незаконно вырубленные в дубраве жерди…

— Врешь! — завопил, вскочив с места, Деян.

— Отдай меня под суд!

— И отдам! Предатель!

— Не я отдавал деревенское рисовое поле в чужие руки…

— Поле обмерено как положено…

— Обмерено… зятем Элпезова, твоим дружком, на триста декаров меньше.

— Доказать можешь?

— Что? Что в поле две тысячи двести декаров, а вы даете его в аренду как за тысячу девятьсот? Конечно, докажу!..

Деян ушел из корчмы в большом смятении и тревоге. Все эти разоблачения посыпались на него как гром среди ясного неба. Попрекали бы чем другим, он нашелся бы что сказать. А тут — рисовое поле чертово, целиком у всех на виду, каждый может пойти и смерить… Откуда же Михал разведал этот секрет?.. Деян сгорал от унижения и злобы.

«Вот и корми собаку, а она тебя же и облает! — Он вспомнил годы, когда Михал Пантов был самым надежным человеком и частенько заглядывал к нему в правление общины. — Мерзавец!»

Что касается школы, жердей, сена, — все это мелочи, пустяки… Кто из старост не воровал!.. Но рисовое поле — дело нешуточное и, если не замять, может дойти до прокурора… Деян еще раз выругался, сплюнул и попытался собраться с мыслями. Кто же выдал тайну? О деле знали только трое: арендатор, Гошо Элпезов — главарь Сговора [19] Демократический сговор — партия фашистского толка. , и сам Деян. Доход от «ошибки при обмере» шел в руки Деяна и Элпезова. Арендатор выиграл торги, заплатив за декар на 200—300 левов ниже принятой цены, и считал, что этого ему достаточно.

Когда они легли спать, жена вдруг запричитала:

— Боже милостивый, Коста, ведь он пырнет тебя, окаянный!